Сын Екатерины Великой. (Павел I)
Шрифт:
Прежний флигель-адъютант государя по военному управлению, сделанный графом 22 февраля 1799 года, а 31 мая призванный к общему управлению почт, на вновь учрежденную должность, совмещаемую им с постом министра иностранных дел, бывший сотрапезник, пресыщенный поведением Павла в бытность свою в Гатчине, захватил теперь в свои руки все роды власти, продолжая прежнюю игру. 28 марта 1800 г. он писал Семену Воронцову:
«Народ смотрит на меня косо, как на человека, пользующегося, по его мнению, доверием нелюбимого государя; многие министры подозревают меня в том, что я пропитан революционными принципами, благодаря моей дружбе (и когда-то очень близкой) с графом Кутайсовым, которым управляет француженка по имени Шевалье, а муж последней слывет за ярого якобинца…; я уверен, что остается только ждать скорой смерти, если буду упорствовать в своем намерении остаться…; если только мне не откажут
Он и не ожидал, что так верно предскажет. Пользуясь в широкой мере услугами черного кабинета в своих интересах или для удовлетворения своей злобы, он в одном перехваченном письме, приписанном им Панину, рассчитывал найти средство уничтожить ненавистного соперника. Интрига повернулась против ее автора, и так как невиновность Никиты Петровича случайно обнаружилась, то 20 февраля 1801 года указ осуществил, по всей вероятности, не очень искреннее желание чересчур ловкого потомка татарских мурз, назначив ему в преемники Палена. В то же время Александр Куракин вернулся на пост вице-канцлера. Мелькание фигур в калейдоскопе подходило к концу.
С июля 1798 года «роковой человек» был военным губернатором С.-Петербурга, после многих других, занимавших этот пост; однако несмотря на свой почти шестидесятилетний возраст он еще не обнаружил своего гения прирожденного заговорщика с непреклонным сердцем, крепким лбом, неизменным хладнокровием и исключительной изобретательностью в интриге.
Его возвращение на службу, на более высокую должность в сравнении с той, которую он занимал ранее, явилось в 1798 году одним из последствий опалы Нелидовой, окончательно сошедшей в этот момент со сцены, и последовавшего, как мы увидим, за этим обстоятельством общего перемещения. Оно совпало также с новым возвышением Аракчеева, после первого увольнения его в отставку, длившуюся всего несколько месяцев. Уволенный в марте 1798 года, любимый сотрудник Павла уже вновь появился в августе того же года в должности генерал-квартирмейстера армии. В январе 1799 года он был назначен командиром гвардейского артиллерийского батальона и инспектором всей артиллерии, но встретил враждебное отношение со стороны Палена, которому был неудобен своей безграничной преданностью Павлу.
В сентябре произошла покража галуна, о которой упоминалось выше. Караул, в том месте, где было обнаружено воровство, находился под начальством брата нового инспектора артиллерии. Много помогавший своим, Аракчеев решил скрыть этот пустяк от государя, но, находясь 30 сентября на придворном балу, получил без всякого объяснения, вследствие сделанного на него доноса, приказание вернуться домой. На следующий день он был уволен в отставку.
Павел должен был в этом раскаяться.
Алексей Куракин не вернул себе расположения вместе с братом. Получивший в это царствование небывалое значение пост генерал-прокурора испытал на себе более других «изменчивую волю» государя. После Куракина Павел назначил на него сначала в 1798 году отца соперницы Нелидовой, Петра Лопухина, потом в июле 1799 года бывшего военного губернатора Каменец-Подольска Александра Беклешова, от которого ожидал чего-то необыкновенного:
– Ты да я, я да ты, теперь мы все будем делать вдвоем.
Менее чем через семь месяцев, 1 февраля 1800 г., он уволил этого сотрудника, которым так гордился. Предмет очень разноречивых оценок современников, он за свое недолгое пребывание не успел оправдать ни одной из них. Его преемником был прежний управляющий Гатчиной, Петр Обольянинов. До самой катастрофы 11(23) марта 1801 года, которой он не сумел предусмотреть, он изображал собой великого визиря, отняв у Ростопчина и впоследствии у Палена главную роль в гражданских и даже военных делах. Без всякого образования и почти неграмотный, грубый и резкий, разражавшийся из-за всего ругательствами и страшными угрозами, говоривший всем «ты» и заставлявший даже великих князей появляться ежедневно на его утреннем приеме, он был скорее неприятен, чем существенно вреден. К своей правдивости и неоспоримой честности он присоединял известную возвышенность чувства, сглаживавшую его дикий нрав и отталкивающее безобразие. Будучи неприхотлив, он даже слыл за «добряка». Но ленивый, несмотря на свое тщеславие, вмешивавшийся во все, при отсутствии серьезных способностей к чему бы то ни было, особенно ловкий в выборе себе усердных помощников, он главным образом извлекал пользу из их прилежания и собственной ловкости, чтобы удержаться на месте, что ему, конечно, не удалось бы, если бы испытание продолжалось дольше.
На вершинах иерархии, или в окружающей Павла среде, только два человека очень разного достоинства имели в то время счастье избежать всех превратностей, постигших лиц с самым блестящим положением. Послушный исполнитель желаний Павла в морском мире, адмирал Григорий Кушелев (1754–1832), хотя сохранил до конца доверие государя, но заслуживал, чтобы его действительные достоинства получили лучшее применение. Составитель нового устава военного мореплавания, автор «Рассуждения о военно-морских сигналах», Григорий Григорьевич обладал глубоким знанием своего дела, и в истории морских сооружений, морской топографии и профессионального образования русских моряков его деятельность оставила следы, делающие ему честь.
Вторым привилегированным лицом был – увы! – Кутайсов. Князь Чарторыйский уверяет, что видел его еще вначале царствования исполняющим обязанности лакея. Обер-егермейстер с 6 декабря 1789 г., барон с 22 февраля следующего года, граф с 5 мая 1799 и обер-шталмейстер с 9 января 1800 г., бывший цирюльник занимал в Зимнем Дворце, после отъезда Аракчеева, прежнее помещение фаворитов Екатерины, а немного позже получил такое же помещение в Михайловском замке, сообщавшееся точно так же с комнатами Павла посредством потайной лестницы. Доверенное лицо в доставлении удовольствий его величеству, – обязанность, которую он иногда разделял с обер-гофмаршалом Нарышкиным, – он сохранил свое положение среди общей гибели, однако не без того, чтобы не получать иногда между ласками и строгие выговоры, сопровождавшиеся подчас ударом палкой или пинком ногой.
Более или менее обидные проявления гнева этого вспыльчивого государя не принимались во внимание, и впоследствии, при Николае I, при раздаче медалей «за непорочную службу при дворе», решили с ними не считаться.
А между тем Павел, так быстро отстранявший от своей особы и от участия в управлении государством всех, кто навлекал на себя его неудовольствие, сделался, на всем пространстве своего царства, игрушкой этих самых людей, так сильно им презираемых и так легко возвращаемых в ничтожество, из которого он их выводил. Замышлявшиеся, ими, двадцать раз разрушавшиеся, но постоянно возрождавшиеся придворные интриги беспрестанно оспаривали друг у друга неустойчивую мысль государя и его колеблющуюся волю.
Против всякой вероятности, женское влияние, хотя и составляло обыкновенно главное основание этих партий, не сыграло в политике этой эпохи главной роли, которую почти все были склонны ему приписать. Гегемония фавориток не последовала в России за гегемонией фаворитов. Вторичное появление при дворе Нелидовой тотчас же после восшествия на престол ее друга, ее отставка в 1798 году и победа Лопухиной безусловно оставили след, но несколько иного рода, в истории того времени.
Женщины, которых Павел к себе приближал, любовницы или подруги, не управляли. Ни одна из них не обладала способностью к выполнению подобной роли, если б даже этого и захотела. Поссорившись окончательно с кумиром своей ранней юности и одновременно вступив почти в открытую вражду с Марией Федоровной, Павел еще некоторое время держался в области внешней политики того направления, на котором застал его этот разрыв, но обе женщины способствовали этому лишь очень косвенным образом. Удаление Нелидовой и упадок значения, приобретенного Марией Федоровной со времени ее примирения с фавориткой, имели еще другое серьезное следствие: это событие повлекло за собой опалу целой группы лиц, которые, лишившись поддержки, вынуждены были уступить место новому составу служащих и целому сочетанию честолюбивых надежд, страстей и различно направленных стремлений, господство которых Павлу, во многих отношениях деспоту чисто призрачному, предстояло еще переносить.
От «представления ада», которым представлялось Нелидовой сближение с Павлом, ранее его восшествия на престол, она быстро перешла к впечатлениям диаметрально противоположным. «Благодаря его отеческим заботам я обставлена так хорошо, как, мне кажется, может быть только в раю», – писала она Александру Куракину. «Кроме многих красивых вещей я нашла еще в моем помещении прелестную библиотеку, и все было предложено так деликатно, что можно было думать, будто оно упало с неба». Ее согласие с Марией Федоровной установилось теперь во всей полноте и обещало быть продолжительным. Отвергая отныне всякие подозрения, Мария Федоровна не желала даже больше быть посвященной в переписку фаворитки с «ее дорогим Павлушкой». Противники Нелидовой были этим сильно огорчены. Ростопчин был душой этой партии, и в своих письмах к Семену Воронцову беспрестанно указывал на «средоточие управления» в руках поверенных государыни и ее подруги.