Сын графа Монте-Кристо
Шрифт:
19. Мать
Первые минуты свидания прошли в молчании, затем Монте-Кристо подал рыдающей женщине руку и произнес:
— Мерседес, сегодня я осознал, что согрешил перед тобой: я наказал тебя слишком строго и умоляю — прости меня! Возьми мою жизнь, я не буду роптать на это: я полагал, что исполняю свой долг, а вместо того тешил свое самолюбие местью!
— Нет, Эдмон, не говори этого,— кротко возразила Мерседес,— я более чем заслужила свою участь: измена должна быть отомщена. Но то несчастье, которое сейчас меня сломило, не имеет ничего общего с моим прошлым, и поэтому-то я и осмелилась обратиться к тебе.
— Говори, Мерседес, я слушаю,— спокойно ответил Монте-Кристо.
— Ты знаешь, Эдмон,— начала Мерседес,— что в то время, когда все вокруг меня рушилось, лишь сама мысль о моем сыне привязывала меня к жизни. Не считай меня безрассудной, если я скажу, что Альбер, мой любимый сын, достоин тебя! Его письма, дышащие неизменной сыновьей любовью, поддерживали меня в эти долгие грустные годы, и читая их, я представляла, что он обнимает меня, и я жила лишь надеждой, что когда-нибудь снова увижу его! Внезапно наша переписка прервалась, я ждала дни, недели и месяцы — известий не было!
Боязливо перечитывала я все газеты, искала и надеялась, но тщетно. Я решилась, наконец, обратиться в военное министерство — ответа не было. Отчаяние мое росло.
Случайно в Марсель приехал господин Бошан, я пересилила себя, пошла к нему и раскрыла ему свое горе. Он принял меня крайне любезно, выслушал и пообещал похлопотать. Через неделю я узнала страшную истину.
— Альбер погиб? — воскликнул граф.
— Боже мой, нет — не говори этого… он не может, не должен погибнуть! — с рыданиями продолжала Мерседес.— Но все-таки сообщенные мне господином Бошаном известия были далеко не утешительными. Мой несчастный сын, капитан Первого зуавского полка, три месяца тому назад отправился в экспедицию против кабилов, и с тех пор о нем ни слуху, ни духу — может быть, он в плену?
— Это случилось до или после поражения Абдель-Кадера? — спросил граф, немного подумав.
— Насколько мне известно, это случилось после. Господин Бошан сообщил мне еще, что один зуав, сослуживец Альбера, приехал в Париж в отпуск, и что он пошлет его ко мне в Марсель, и от него я узнаю все.
— Этот зуав здесь? — быстро спросил Монте-Кристо.
— Да, он живет у меня уже несколько…
— Что же он говорит?
— Он уверяет, что Альбер жив.
— В таком случае, не будем терять надежды, Мерседес,— успокаивающим тоном сказал Монте-Кристо.— Бог вознаградит тебя за испытанное горе и возвратит тебе сына.
— Раз ты говоришь это — я верю,— сказала Мерседес, и по ее тону было понятно: она действительно верит.
— Могу я поговорить с этим зуавом?
— Конечно, он здесь внизу.
— Позови его — я хотел бы его кое о чем расспросить.
Мерседес позвала сержанта; граф растроганно посмотрел на нее и прошептал:
— Мерседес, здесь, в этом доме, я вырос — ты знала меня ребенком. Изменял ли я когда-нибудь слову?
— О, нет. Только я поступила так.
— Об этом не будем говорить, я дал тебе клятву и, с Божьей помощью, сдержу ее!
20. Кольцо
Сержант вошел в комнату, удивленно посмотрел на графа, отдал честь и почтительно обратился к Мерседес:
— Что прикажете, сударыня?
— Любезный друг,— приветливо сказал ему Монте-Кристо,— мы позвали вас затем, чтобы кое о чем расспросить. Я знаю, что вы любите своего капитана, и поэтому…
— За него я дам изрубить себя на куски,— пылко перебил его Кукушка.
— В этом пока нет необходимости,— с улыбкой продолжал граф. — Скажите, вы полагаете, что капитан Жолиетт еще жив?
— Конечно, господин полковник.
— Я не полковник,— остановил сержанта граф.
— Прошу прощения, генерал!
— И не генерал: я вовсе не военный.
— Но этого не может быть! — воскликнул огорченный зуав.— Вы, такой красивый и храбрый воин и барин, и не военный?
— К сожалению, да. Но дело не в этом. Скажите мне откровенно, поможете ли вы мне отыскать капитана?
— Без сомнения, господин… господин маршал… право, я не знаю, как вас называть. Говорить красиво я не умею, но охотно пожертвую жизнью, если это будет нужно… А Шакал-Кукушка верен своему слову.
Граф улыбнулся: зуав ему определенно понравился.
— Садитесь, любезный друг,— приветливо сказал он,— и расскажите мне все, что вам известно.
— Сесть я не смею: это будет нарушением субординации. Я буду стоять. Спрашивайте.
— Как вам угодно. Давно ли исчез капитан и при каких обстоятельствах?
— Время в точности я определить не могу. В последних числах декабря Абдель-Кадер, о котором столько говорят,— к слову сказать, он очень похож на вас, господин маршал…
— Много чести,— с улыбкой и поклоном перебил его граф.
— Для Абдель-Кадера,— докончил Кукушка, и продолжал:
— Итак, когда Абдель-Кадер сложил оружие и сдался генералам Леа Ламорисьеру и Кавеньяку, война должна была закончиться, но вышло как раз наоборот. Между нами будь сказано, я полагаю, что в Алжире она никогда не кончится. Всем известно, что наш полк участвовал в деле и отрезал Абдель-Кадеру отступление.
В одно прекрасное утро мы отправились на маленькую рекогносцировку. Нас было человек двадцать с капитаном Жолиеттом во главе. «Братцы,— сказал он нам при выступлении,— надо позаботиться о том, чтобы эти проклятые черномазые черти оставили нас, наконец, в покое!» И тогда он позвал меня — капитан всегда меня отличал…
— Из этого я заключаю, что вы когда-то оказали ему услугу, — приветливо перебил граф.
— Гм… вы очень проницательны, господин маршал,— гордо сказал сержант,— собственно говоря, это была сущая безделица: один из этих дьяволов бросился на капитана с ятаганом, и я отсек кабилу руку — вот и все. Итак, капитан крикнул: