Сын крестьянский
Шрифт:
— Э, нет, так нельзя, соколики! В одно место неси, опосля делить будем.
Старосты были мужики дюжие: кто не слушал их, того вдвоем хватали и отнимали добро. Многих совесть зазрила, и почти все вещи перетащили в одно место и разделили по справедливости. Староста Ефрем крикнул:
— Волоки рухло по избам и зараз приходите. Решать будем, что дале делать!
Часа через два сход собрался. Лица у всех были довольные: нет Крутоярова, сами себе господа, земли, рухла прибавилось, благодать! Староста Фома снял
— Народ честной! Миру кланяюсь! Зачнем сход. Токмо не все сразу сказывайте, а то неразбери-бери получится. По череду!
Улыбка прошла по благообразному лицу; разгладил сивые усы, бороду, надел гречневик. Федот из Васильевки сказал тихо своему соседу:
— Вишь каким анделом Фома прикинулся, язви его в душу; народ честной, да то, да се, а при барине жал.
— Барин требовал, вот он и жал нас. Ныне иное время.
— Так-то оно так, — сказал Федот, разглаживая свою рыжую бороду. — А может, и не совсем так.
Все переговаривались, перемигивались, но пока никто не выступал на сходе. Тогда староста Ефрем крикнул:
— Будет промеж себя зубы заговаривать! Выходи кто, сказывай народу, что надо!
Загалдели еще сильнее, и вот на пень полез Федот. Бойкий парень смешливо крикнул:
— Ну-ка, дядя Федот, поведай нам, почем сотня гребешков, послухаем!
Курносый Федот — лицо словно топором вырублено — снял шапку, поклонился народу и начал:
— Ну, православные, помещика нетути, земля евонная наша стала, сиречь двух деревень. Землю промеж себя поделим по справедливости. Заживем припеваючи!
Слез с пня, на который вскочил мужик Васька Шаров, веселый, удалой. В этот раз его глаза сверкали гневом, он махнул в сторону Федота рукой и плюнул.
— Эх, прости господи! И что Федот бает?! Никуды негоже! Землю-де разделим и заживем припеваючи. Ах ты дурень, дурень! А Шуйский жив, бояре, дворяне живы! Они тебе покажут: припеваючи! Землю взяли, закрепить надо, защищать надо! Идти к Болотникову надо!
Соскочил, разгоряченный, с пня. Раздались крики одобрения и неудовольствия:
— К Болотникову! Верно бает!
— Э, до нас ныне Шуйский не дойдет, Болотников его сведет на нет, как бог свят!
— Мели, Омеля! А коли дойдет?
Кто за то, чтобы к Болотникову идти, кто — чтобы дома сиднем сидеть. Такой гвалт поднялся, чуть не в драку! Под конец староста Ефрем, поджарый крепыш, на барышника-цыгана похожий, с пня произнес убеждающе:
— Будя, православные, будя! Ныне так и сделаем: кой к Болотникову, становись вот сюды, налево; кой остается, направо становись.
Разбрелись, куча народу налево была больше. В нее пошли иные, кои с пня сказывали, что дома оставаться надо. Первый дядя Федот пошел налево. Ему удивленно закричали:
— Дядя Федот, подворотней ошибся, не в то крыльцо прешь. Чудак человек!
Федот обернулся на крики, его топорное лицо потеплело, и говорит:
— Раздумал, братцы! Болотников-то из мужиков. К ему попру!
Крестьяне слыхали, что в других местах народ выбирает атаманов, есаулов, что без вожаков неподходяще. Тут же на сходе они выбрали двух есаулов. Ими оказались оба прежних старосты. Есаул Фома под конец удовлетворенно сказал:
— Ну вот, браты, дело порешили. Заутра даточных отправим да и зачнем нову жизнь слаживать. А Шуйского, ну его к ляду!
Сход весело разошелся.
Народ чутьем разбирался, куда ему надо идти, и стихийно вливался в войско бедноты. Из Михайловки, Васильевки, других деревень, починков, сел, городов, по полям, лесам шли, ехали одиночки, кучки, толпы и все к заветной цели — в Тулу, к Болотникову, вождю народному.
Так и раньше делали.
Когда Болотников с войском шел к Туле, он нагнал Телятевского, задержавшегося после битвы при Пчельне. Теперь они двигались вместе.
В мае их войска вступили в Тулу.
Шумно и радостно встретили объединенную рать горожане. Князь Шаховской и Лжепетр с частью своих войск были в отлучке из города.
Богатырски сложенный Болотников ехал на своем, под стать ему, крупном черном коне. Он был в шлеме, панцире. Тяжелый меч, пистоль. Рядом с ним князь Телятевский казался жидким, мелким. За ними двигались верхоконные войска, среди которых выделялись донцы, запорожцы, украинцы, во главе с Беззубцевым и Горой, терские казаки; марийцы Телятевского на низких с косматыми гривами лошадях. Потом шли пешие дружины. Сзади ломовые кони и волы тащили громыхающие пушки, ядерные ящики. Под конец следовал обоз.
Туляки дивились, ахали, охали, лущили семечки. Дядя-бородач, в стеганом длиннополом кафтане — азяме, валяном колпаке, в лаптях, заметил:
— Что-то Иван Исаевич наш да князь Телятевский будто и не подходят один к другому, словно кожан да сафьян чеботы.
Про запорожцев и донских казаков почтительно замечали:
— Вот так воины! Приглядны да веселы! Главу немешкотно оттяпают, и оглянуться не успеешь!
На марийцев смотрели с удивлением.
Целый день шло веселье в Туле.
Болотников временно остановился в одном тереме с Телятевский. Вечером, во время веселой трапезы, они разговорились. Болотников приглядывался к Телятевскому.
«Да, состоял я во время оно у князя в холопах. Конечно, за десять лет постарел князь, оплешивел, зубов не хватает, а гордость боярская все та же».
Князь, усмехнувшись, спросил у Болотникова:
— Воевода, дело давнее, токмо вспоминаю я, что был у меня в Телятевке крестьянин Исай Болотников, а сын его Иваном прозывался. Случаем — не ты?