Сын крестьянский
Шрифт:
Заклепал так несколько пушек. «Много еще осталось, всех не попортишь», — с досадой подумал он.
Из избы кто-то вышел.
— Кой черт здесь стучит? — раздался недовольный голос.
Олешка быстро уполз, захватил с собой два банника — щетки для прочистки орудийного ствола. Нырнул в дыру и — давай бог ноги! Под утро добрался до дому.
Иван Исаевич проснулся.
— Ты где, парень, был?
Олешка засмеялся.
— Я-то? А вот, дядя Иван, получай два банника от пушек. Не все же десять тащить с собой!
Иван Исаевич даже рассердился:
— Ты
Олешка торжествующе заявил:
— У Крапивенского шляха на царском пушечном дворе пушки заклепал.
Иван Исаевич знал, что Олешка лгать ему не станет. «Ну и парень! Ах ты шельмец, шельмец!» — подумал воевода; расхохотался.
— Я про пушки словцо молвил, а ты уж и справил дело! Молодец!
Олешка покраснел, молчал.
Болотников делал частые вылазки в ответ на атаки врагов.
Дозорный на стене как-то сказал ему, указывая на Крапивенскую дорогу:
— Глянь, воевода: вчера так не было!
Вблизи дороги, с полверсты от острога, виднелись свеженасыпанные холмики земли. Болотников сразу сообразил:
— Друг, это пушки, помяни мое слово. Там и пушкари притулились. Ворог за ночь установил их. Беспременно палить по нас начнут.
И действительно, противник начал отсюда и из других мест обстрел крепостных стен.
Дерево, земля, камни летели во все стороны, вспыхнул пожар. Болотников в ответ из своей артиллерии вспахал поле у земляных холмиков. Стрельба оттуда замолкла. В крепостной стене осталась большая пробоина.
— Вишь, как утекают, проклятые!
— Поддали им жару! — радовались защитники, видя улепетывающих царских пушкарей.
Царь двинул пять тысяч стрельцов. Болотников прочесывал их из орудий кровавыми полосами. Уцелевшие царские стрельцы взбирались на вал, как муравьи. Густыми толпами устремлялись в пробоину острога. Напротив ее, саженей за пятьдесят, Болотников установил несколько пушек-пищалей, а за домишками расположились защитники с самопалами. Они открыли по прорвавшимся царским бойцам стрельбу. У пробоины набралась куча изуродованных, умирающих, мертвых врагов.
Положение было, однако, очень тяжелое. Болотников сам примчался к бойцам.
От пушки к пушке бегал и орал маленький, тщедушный человек, без шапки, с растрепанной ветром копной рыжих волос, с лицом, черным от порохового дыма. Он делал пушкарям какие-то указания, сам заряжал орудия, стрелял и выкрикивал:
— Бей! Бей! — и еще какие-то слова, видимо немецкие ругательства.
Это был Фидлер.
С литейного двора в этот день многих, в том числе и Фидлера, взяли сражаться.
Круто осадив около немца коня, Болотников весело воскликнул:
— Ай да Фидлер! Вашего литья пищали и бьют знатно. Хвалю!
Помчался дальше. Серая епанча его развевалась, словно стяг. Блеснул на солнце шлем. Взоры Фидлера и других тянулись с радостью, с ожиданием к воеводе…
Вражья атака скоро захлебнулась.
От немецкого отряда «капитана» Ганеберга было мало толку. Эти «рыцарствующие» наемники, для которых война стала профессией, получали свое жалованье; обжирались, пьянствовали; участвуя в сражениях, выполняли свои договорные обязанности, как заводные механизмы — без напору, без воодушевления, хотя и без трусости. Ганеберг с бездушной холодностью выполнял условия найма, только и всего.
Болотников все это видел и понимал. Он уже встречал таких наемников. Это было в давно ушедшем мире — на Адриатическом море, на галере…
Воевода, поглядывая на них, не раз думал, внутренне улыбаясь: «Даром не харчуем. Пригодитесь и вы. В хорошем хозяйстве все нужно».
Иван Исаевич позвал Ганеберга и показал ему со стены лесок. Он сказал «капитану» через переводчика:
— Друже, видишь рощу ту, верстах в трех отсель? Там один наш скаженный парень пушки заклепал. Еще много их осталось. Вот бы до них добраться и все попортить! Возьмись, друже, за дело это!
Высокий, черноволосый, бритый, с сурово сжатыми губами, насупленными бровями, в блестящих доспехах, Ганеберг с глубокомысленным видом выслушал, помолчал. Подумал, входит ли это в обязанности его отряда. И наконец односложно ответил:
— Ich bin bereit! [56]
На следующий день снова началось сражение.
Отряд защитников вырвался на поле. Навстречу неслась царская конница. Казаки Илейки пиками закалывали врагов, чуваши и марийцы пускали в них тучи стрел.
56
Я согласен!
Закипел конный бой.
Всадники сшибались на скаку, падали на землю замертво, прыгали с коней, уклоняясь от сабельных ударов, и опять вскакивали. Кони мчались без всадников. Носились одинокие всадники, выскочившие из свалки. Раздавались яростные крики, взвизги… Прискакала еще тысяча казаков, и повстанцы погнали царскую конницу.
В это время в стороне скакала сотня коней. На каждом коне сидел запорожец, а сзади — немец-копейщик. Около леска копейщики, под командой Ганеберга, спешились, бросились в лесок. Запорожцы умчались в битву. Ганеберг приказал:
— Still! [57]
Наемники подобрались к ограде. Ганеберг забрался на спины двух солдат и увидел через пали под навесами пушки. Ходили и сидели стражи. Ганеберг отрывисто, вполголоса отдавал распоряжения своим солдатам. Они подрыли лопатами пали, готовы были вытащить их из земли.
— Still!
На той стороне кто-то проходил, видимо двое. У них шел разговор:
— Дядя Илья! Слышь, как бьются! Вот где погибель! Боязно мне, когда сечу чую, ох, боязно!
57
Тихо!