Сын крестьянский
Шрифт:
Болотников уже не видел ни леса, ни поля. Он машинально сел в карету и направился назад в город. Он соображал, прикидывал. В сознании вырастали новые вопросы и сомнения. Но, как часто бывает у сильных людей, он резко оборвал запутанный, никчемный ход мыслей. Давно принятое решение оставалось для него незыблемым и ясным.
«Да мне-то, мужику, что до всего этого? — подумал он, подъезжая к воеводскому двору. — Наш, мужицкий, путь ясный, чистый: биться за волю, супротив супостатов, кто б они ни были, биться за то, чтобы людей не крепостили, в холопстве не мытарили. А Димитрия и не видать.
У крыльца воеводского дома Болотников увидел дворецкого — Петрушку, как называл его Шаховской. Слуги называли почтенного старика, годившегося в отцы Шаховскому, Петровичем. Звал его по отчеству и Иван Исаевич.
— Какие, Петрович, весточки? Вернулись ли посланцы? Ерема Кривой?
— Возвернулись, возвернулись! Про все узнаешь, батюшка, от самого воеводы. Пожалуй, поснедать бы тебе попервоначалу, а опосля и к князю!
Болотников подкрепился изрядным куском баранины с кашей, выпил чарку вина и пошел к воеводе.
Еще у порога он услышал раскатистый «бархатный» голос Шаховского:
— А, слепец, здорово, здорово!
Болотников застал у князя Ерему. Иван Исаевич обнял посланца. Поцеловались.
— Садись, Иван Исаевич! — зарокотал Шаховской. — Ну, ну… сказывай, Еремей, все по порядку!
— Мне вот Ивану Исаевичу поведать надо… — заговорил Ерема.
Болотников выразительно на него посмотрел. Ерема понял, что про Телятевку при Шаховском говорить не следует.
— …Приветствие по правилу сказать надо, — осекшись, закончил Ерема. — Здравствуй, Иван Исаевич!
Еремей низко поклонился.
— Добро пожаловать! — ответно поклонился Болотников и посмотрел украдкой на воеводу, не заподозрил ли тот чего-нибудь.
Шаховской добродушно, чуть-чуть презрительно ухмылялся, видимо ничего не заметив.
«Должно, дивится князь мужицким повадкам, что ласков я с Еремой, да смеется над нами», — улыбаясь про себя, подумал Болотников.
Ерема стал рассказывать про свои странствования. Передал слова окольничего Матвеева. Князь сиял от удовольствия.
— Мы от тебя весточки получили. Пришли к нам попервоначалу мужики, коих ты из узилища вызволил. За ними — целая рать гулящих, разбойных людей, что под Москвой к нашему делу приворотил. А они других добрых молодцов подготовили. Пристало к нам их до тыщи. Ай да Ерема! Знатно ты поработал.
Еще долго рассказывал Ерема, пока его наконец не отпустили.
— Вот ладно! Слушай, Иван Исаевич, — заговорил Шаховской, оставшись наедине с Болотниковым. — Медленно прибывает рать, но собирается. Вижу, многомудр ты. Скоро ли начнем Шуйского воевать? Как мыслишь?
Болотников стал подробно развивать перед воеводой план похода на Москву.
— Высоко летаешь, сокол мой! — удовлетворенно и вместе с тем тревожно проговорил Шаховской.
— Бремя великое легло мне на плечи, князь. Не смехи ведь ратным начальником быть, из всяких и разных людей железный кулак сделать и бить им насмерть царево войско. Как богатыри наши разили ворогов, как во времена давние Спартак-иноземец разил.
— Справишься, Исаич, справишься. Верю, мил друг, в тебя! — все так же, но с каким-то неуловимым оттенком тревоги ободрял Шаховской.
— Благодарствую, княже, на добром слове, — спокойно ответил Болотников.
Придя в Путивль, Ерема отпустил Олешку домой. Тот простился, ушел, но вскоре вернулся, смущенно улыбаясь.
— Я, дяденька Ерема, побуду дома, а после вместе с тобой воевать стану. Родитель любит меня, и я его, токмо ныне скучно мне будет чеботарить… Не сдюжу, уйду. Не гони меня, дяденька.
Ерема обнял своего соратника.
— Буду ждать тебя, — ласково проговорил он. — Только не воевода же я. Поведаю о тебе Ивану Исаевичу. Даст бог, не отринет такого молодца.
Вечером того же дня Ерема подробно рассказал Болотникову о посещении Телятевки и заговорил об Олешке.
— Полюбился мне паренек, — прервал Иван Исаевич. — Только опечалю тебя, Ерема: заберу у тебя Олешку. При себе оставлю.
— В добрый час, Иван Исаевич, — обрадовался за юношу Ерема. — Он такого счастья и во сне не видел. В добрый час!
— Еще тебе поведаю, Ерема: хочешь не хочешь, а тебя оставлю в войске своем. Видишь ли, друг, в наше дело и князья встревают, и дворяне, и польские папы к нам ластятся. Кто его ведает, какие люди прилипнут да присосутся к моей воеводской избе. Следить за ими тебе поручаю, да и что во вражьих войсках, во вражьих тылах делается, — ведать тебе и мне надобно. Товарищей подбери. Вместе нам, мужикам, держаться надо. Князья князьями, дворяне дворянами, а мы сами по себе! Верно говорю, казак? — сверкнув белизной зубов, улыбнулся Болотников, хлопнув Ерему по плечу своей огромной обветренной пятерней.
— Велику почесть оказал ты мне, Иван Исаевич… Велику!..
Болотников решил съездить в Комарицкую волость. Захватил с собой Олешку.
Комарицкая волость славилась своей плодородной землей, хлебом, медом, воском. Мужики издавна здесь были злы на правительство, беспощадно расправившееся при Годунове с восстанием Хлопка и превратившее их из дворцовых черных крестьян в частновладельческих. Комарицкие мужики снабжали Болотникова хлебом, скотом и выставляли ратников.
В первое селение Болотников с Олешкой прибыли утром, на заре. Старик пастух трубил в рог, крестьянки выгоняли коров, с интересом поглядывая на двух всадников. Болотников подъехал к избе старосты Евстигнея Мясникова. Румяная, крепкая дочка его Палашка, выгонявшая корову, увидев подъезжающих, всплеснула руками от удивления и вскрикнула:
— Папаня, маманя! Едут, едут!
Из избы вышел сам Евстигней, жилистый, лысый старик с круглым, добродушно-хитрым лицом и длинной сивой бородой. Стоя на крыльце, глядел на спешившихся всадников, заулыбался.
Олешка подумал смешливо про Евстигнея: «Луна, право слово, луна усмехается!»
— А, Иван Исаевич! Дорогой наш! Сколько лет, сколько зим!
Мясников не раз был у Болотникова в Путивле.
— Здорово, Евстигней! Как живешь?
Они облобызались.
— Входите, входите, гости дорогие!