Сын крестьянский
Шрифт:
По большаку проехали в деревню Секиотово, а оттуда свернули в лес, к избе лесника. Когда ехали, слышали волчий вой. Большие леса и теперь стоят за Окой. А тогда стояли нерубленые, дремучие, кондовые.
Лесником был младший брат Андрея Петровича Аким, рыжий, бородатый детина, похожий на медведя. Говорил он глухим басом. Три сына его, подростки, походили на медвежат. А щупленькая жена смахивала на индюшку. Голосок писклявый. Бедовая бабенка.
В избе, рубленной из дуба, было жарко. В печурке весело трещали дрова. Оконца малые.
Благословись, сели за стол. Перво-наперво выпили, закусили. Жена подала горячих щей с лосятиной, потом жареного зайца.
— У меня на примете пять берлог, — начал неторопливо Аким. — Две завтра порушим.
— И на том спасибо, хватит с нас, — ответил примостившийся у лежанки Иван Исаевич.
Проговорили до сумерек. Спать легли на полатях. Укрылись медвежьими шкурами. Поутру поснедали жареной лосятиной и пошли на лыжах в чащобу.
День был морозный, солнечный. Тишина… Только белка прошуршит на верхушке ели, осыпая снег, да изредка с писком пронесется стайка синиц. Охотники пришли к старой сосне.
— Тут, — прогудел Аким, показывая рукой на кучу валежника, засыпанную снегом.
— Мой почин, — сказал Болотников и начал тыкать длинную орясину вниз, сквозь валежник, поворачивая ее туда-сюда. Остальные отошли. Вскоре раздался глухой рев разбуженного медведя. Иван Исаевич продолжал ворошить кучу. Вдруг из валежника высунулась огромная головища бурого медведя. Потом он рванулся и, встав во весь рост, выскочил из берлоги. Вид у него был ошалелый. Зверь с ревом кинулся на Болотникова. Тот ловко подставил рогатину. Она с хрустом вошла медведю в широкую грудь. На другой конец рогатины — ратовище — Болотников наступил ногой, всем телом подался вперед. Рогатина глубоко ушла под кожу зверю, и он с ревом завалился на снег у ног Ивана Исаевича.
Медведя взвалили на пару запасных лыж.
— Тяжел зверюга, — довольно заметил Андрей Петрович.
У второй берлоги стал Масленников. Медведь лапой схватил рогатину, отвел ее и кинулся на охотника. Андрей Петрович упал. Его руки шарили за поясом, потянулись за ножом. Ножа не было. В схватке он отлетел далеко в снег. Посадский с искаженным лицом прохрипел из-под медведя:
— Спасай, други, пропаду!
Олешка подскочил на лыжах, выстрелил в ухо медведя из пистоля. Зверь сник. Масленников поднялся с земли и обнял улыбающегося Олешку.
— Спасибо! Без тебя сгинул бы. Медведь твой!
Оживленные, радостные, охотники приволокли туши двух медведей в избу лесника. Пополдничав, они решили двинуться обратно в город. Когда тройка стояла у крыльца, Андрей Петрович вдруг приволок откуда-то в мешке живого поросенка.
— Порося? Зачем он нам? — удивился Болотников.
— Охота на волков будет.
— Да нам езжать надо.
— Вот и поедем.
Иван Исаевич махнул рукой:
— Ладно, действуй. Поглядим, что будет. Охотники тронулись в путь. Отъехали с версту. Поросенок внезапно пронзительно завизжал.
— Ты почто жмешь? — спросил Иван Исаевич посадского, с силой давившего поросячий хвост.
— Ладно. Езжай знай. Увидишь, — усмехнувшись в русую бороду, произнес Андрей Петрович.
Так и ехали под поросячий визг. И вот совсем недалеко от дороги раздался вой. Из лесу выскочила стая волков. Лошади, обезумев от страха, рванулись вперед. Из-под копыт полетел снег. А волки все ближе, ближе. Поросенка стал давить Олешка. Иван Исаевич взял в руки вожжи. Масленников прицелился из самопала и бахнул ближайшему волку в голову. Другие разбежались.
Болотников остановил лошадей с большим трудом. Андрей Петрович подбежал к издыхающему зверю, прирезал его ножом и приволок в сани. Помчались дальше. Дорогой убили еще двух волков. Андрей Петрович хоть и свалил четвертого, но кони до того напугались, что остановить их было уже нельзя. Охотники видели, как волки рвали в клочья подстреленного.
В Калугу прибыли к ночи.
Дома перед сном трапезовали привезенным поросенком с хреном и выпили полынной настойки.
Засыпая, Иван Исаевич вспомнил о недавнем кулачном бое.
«Постой, я вам удружу», — думал он, улыбаясь.
Утром раздался частый звон большого кремлевского колокола. Горожане двинулись в кремль. На площади стоял помост. Под приветные крики толпы появился Болотников. Он окинул зорким взором море голов и громко, весело заговорил:
— Любезные калужане, дело у меня такое…
Он остановился, посмотрел на коренастого дядю в поддевке, беличьем треухе, валенках. То был шерстобит, из Подзавалья.
— Эй, дядя, как тебя величать? — обратился к нему Иван Исаевич.
— Селифан Гаврилов, так-то! — прогудел бородач.
— Ну-ка, поднимись ко мне! Подь, подь, не чинись, не гордись!
Бородач, подталкиваемый сзади, взошел на помост. По толпе прокатился громкий, веселый смех.
— Ай да Селифан, красовит больно.
— Уж и обличив, волк те заешь!
— Разной масти, право слово!
Действительно, у бородача не было видно левого глаза. Взамен его почти по всему лицу расплылся багровый синяк, нос вздулся, как свекла. Лицо было желто-красно-бурого цвета. Болотников, обращаясь к шерстобиту, жалостливо спросил:
— Ай, ай, ай, дядя Селифан, и кто тебя так изукрасил?
— Третьева дни в бою у Лапушкина колодца.
— Ну, а ты?
— Я-то? И от меня кое-кому досталось. Будут долго помнить. Так-то!
— Ин ладно, дядя Селифан. Подивились мы на тебя, шествуй с миром. Таких, как ты, после кулачного боя много. Силы вам девать некуда. Вот и деретесь! А давайте-ка силушку на иное пустим, не на мордобой, а на потребу всем.
Теплые нотки были слышны в голосе Болотникова. Толпа зашевелилась, тихо зашумела, кое-кто вздохнул.