Сын крестьянский
Шрифт:
Иван Исаевич прорубал себе дорогу к мелькавшему вдали Олешке.
Он подлетел к Олешке вовремя. На парня замахнулся секирой богатырски сложенный стрелец. У Болотникова даже захватило дух. Он со всей силой взмахнул кистенем, опустил его на голову конника. Под рукой хрустнул череп. По лицу конника прошла судорога. Зацепившись ногой за стремя, он упал головой вниз. Гнедой конь, почуяв беду, с ржанием побежал по полю, волоча за собой всадника.
— Чего дуришь, Олешка! Прочь отсюда! — крикнул Болотников и вихрем пронесся дальше.
Болотников, Олешка, Федор Гора с еще не зажившей
А в это время в избе, недалеко от большого полка, князь Шуйский, ничего не зная, беседовал с князьями Мезецким и Голицыным.
Мезецкий, жизнерадостный толстяк, чокнувшись с Шуйским, весело говорил:
— Как только нашего полку прибудет, беспременно разобьем вора. Верь моему слову, княже.
Худой, высокий, с резкими чертами лица, князь Голицын, распахнув от жары атласный малиновый кафтан, размечтался:
— Дай бог. В Москву приедем, царю добрую весть привезем.
Шуйский, слушая их, поморщился, словно от зубной боли, и махнул рукой.
— Невелика честь с чужою помощью ворога одолеть. Самим надо.
За окном вдали послышались крики, стрельба, бухнули пушки.
— Вот оно, начинается, до Москвы ли тут? — беспокойно забегал по избе Шуйский.
Через оконце виднелось разгоревшееся над лесом зарево. Шуйский даже охнул:
— Беспременно наши амбары горят! По местам, князья, по местам!..
Вскоре большой и передовой полки тронулись к месту боя. Тем временем конники и лыжники народные отходили к воротам города.
Появившись на стене острога, Болотников оглядел пушки и крикнул пушкарям:
— Готовьсь!
Обращаясь к Беззубцеву, он зло и с удовлетворением произнес:
— Ныне несколько тыщ войска у Шуйского как не бывало!
На повстанцев, не успевших войти в город, наседали два полка. Пушечные залпы со стен остановили стрельцов.
Ряды смешались. Пушки усилили огонь. В панике полки ринулись назад.
Одним из последних возвращался в Калугу молодой лыжник из местных жителей. В руках у него была маленькая лохматая собачонка. Она увязалась за ним в бой и не хотела отходить от своего хозяина. В пылу битвы лыжник увидел, что из самопала перебили собачонке заднюю лапу. Он подхватил жалобно скулившего друга и крепко прижал его к себе. Собачонка успела несколько раз лизнуть его щеку.
— Тьфу, оглашенная, не лижись!
Теперь, когда бой кончился, он бережно нес собачонку в город, прикрыв ее дрожащее тельце полой полушубка.
Гонцом от князя Мстиславского к Ивану Шуйскому был Олешка. С превеликой неохотой пустил его на это «сумное» дело Болотников. Но Олешка настоял на своем.
— С победой вернусь, дядя Иван! Не сумлевайся! Темной ночью, незаметно для врагов, большой отряд повстанцев отправился вверх по Оке, свернул вправо от нее, где стоит Калужский бор.
Верст десять шли чащобой, попали на Боровский большак, свернули к Калуге.
Олешка с двумя запорожцами ускакал вперед к Ивану Шуйскому. Что было дальше — известно.
Донельзя огорченный князь Иван Шуйский приказал воеводам «в ратны действия с ворами покамест не вступать», а сам поехал в Москву с повинной. Наедине с царем у них был разговор невеселый. Для храбрости князь выпил. Войдя в опочивальню к царю, сделал поясной поклон и развязно начал:
— Здрав буди, великий государь и братец мой родной Васенька! Обмишулился я маленько. Превозмог меня вор Болотников, потрепал малость. Ну, да сие дело поправимое. Не я буду, ежели не сокрушу супостата. Верь слову моему, великий государь!
Хмель ударил в голову князя. Он глядел победоносно. А царь, зло усмехнувшись, погладил бороду.
— Ведаю, как ты воевал, — произнес он ехидно, — все, брат, знаю. «Поддержал» честь нашу родовую!
Царь вдруг гневно стукнул кулаком по столу. Надрывным фальцетом закричал:
— Исполать тебе за твои деяния… соромные! Тьфу, прости господи! Мнил, что ты сокол будешь, да сокол-то Болотников, а ты кура мокрая. Знаю, как ты бражничал со своими князьями подручными, как с женками-лиходельницами валандался. Не ратоборствовал ты. Время проводил впустую, а вор тебя умывал да умывал в крови. Намедни брата Митю, как ошметок, откинул прочь от Калуги. Диву даюсь, как ты у Калуги держишься! Ведаю я: через ротозейство твое вор из-за реки в Калугу пополнения получает и людьми, и харчевые, а фуражные. Эх ты фефела!
Царь желчно расхохотался. Князю Ивану стало не но себе. Хмель вылетел из головы.
— Братец, дай словечко вымолвить…
— Нишкни, паскуда, коли царь гласит! Ишь чего захотел: снова-де, ему, непотребцу никчемному, войска добавь!
— Сие, великий государь, я тебе не сказывал.
Царь погрозил пальцем перед носом оторопелого князя.
— Не сказывал, так думал! Насквозь тебя вижу. Тебе бы, охаверник, по Москве заходы чистить, а не воевать. Езжай, мразь, вспять под Калугу.
— Братец, не серчай, смени гнев на милость!
— Вон с глаз моих, сучье вымя!
Красный как рак турманом вылетел князь Иван от разгневанного царя.
На следующее утро, хмурый, он тронулся под Калугу, проклиная несчастную долю свою.
После ухода Ивана Шуйского царь погрузился в размышления. Думал о своих неудачливых братьях, о лукавых интриганах — боярах.
«Средь бояр нет ни одного, кому можно сполна довериться».
Мысли его вскоре приняли иное направление. Он стал ходить взад-вперед по покою, теребил свою бороденку, бормотал: «У вора Болотникова крестьян много, а верховодят холопы… Да и сам он — холоп. Вредные они люди, эти холопы… Опасные… И до войны опасны были. Мужики-селяне, те по Руси-матушке раскинуты, единяться трудно им, а холопы в поместьях, вотчинах собраны, вкупе они. Да в городах их много. Им куда легче вредить сословиям нашим… Умны, дьяволы. Грамотеи среди них водятся. Какую тогда, при царе Борисе Годунове, гиль подняли со своим Хлопком! Небу жарко стало! Народищу много, много их собралось! Насилу-то Борис их усмирил. Надо бы с ними поласковее, с теми, кои к вору еще не ушли. По шерсти бы их погладить да от мужичья подъяремного оторвать. А придут сроки, кончится гиль на Руси, там видно будет. В бараний рог скрутим, а мужиков и подавно».