Сын крестьянский
Шрифт:
Каменные амбары склада, опустошенные во время осады Москвы, стали опять пополняться ядрами, бомбами, порохом. Вскоре три амбара были полны бочек с огненным зельем. Никола и Варвара сказали друг другу:
— Пора!
В ночь началась метель и бушевала весь день. Ледяной ветер яростно, порывами, завывая, крутя, переносил сугробы с места на место, а снег все шел и шел, бил в глаза. Движение в Москве, не говоря уже об окрестностях, почти прекратилось.
В такую-то пургу Никола и Варвара подошли к одному из каменных амбаров, где стояли бочки с порохом и снаряды. Варвара, в опушенной
— Милая, милая!
— Иди, родной! — Варвара мягко отстранила его, наблюдая, не идет ли кто. Сквозь метель ничего почти не было видно на расстоянии нескольких шагов.
Никола нырнул в дверь, забежал за бочки, стоявшие одна к другой впритык в два яруса. Вытащил из внутреннего кармана шубы толстый длинный шнур, пропитанный горючим составом. Один конец шнура сунул в бочонок с заранее чуть приподнятой доской в крышке его. Шнур протянул по полу. Высек кресалом огонек, зажег трут, а от него — конец шнура. Побежал, у двери оглянулся, увидел, как огонь быстро бежит по земле. Мелькнула мысль: «Надо бы бечеву длиннее!»
Он и Варвара помчались в пурге от амбара. Были уже у выходных ворот. Но… раздался оглушительный взрыв, за коим последовали другие. Оба были убиты летящими снарядами и кирпичами.
Перед смертью у Варвары сверкнула мысль: «Хорошо младыми умирать!» Торжествующий грохот заглушали вой пурги и рождественский благовест… Долго помнили москвичи эти взрывы. Через месяц и Иван Исаевич узнал о них — передал Ерема. Задумался, мрачная тень легла на лицо.
— Еремей! А об Николе и Варе не слышно?
— Ничего не слышно. Как в воду канули.
— Да… Могли и сгинуть…
Дней через пять после поражения Димитрия Шуйского на Калугу навалилось новое войско под началом другого царского брата, Ивана Ивановича Шуйского.
Из острога Болотников скрытно наблюдал за подъехавшим вражьим конником, осанистого вида, в ратных доспехах; конь в дорогой сбруе. «Должно, дворянин. Опять, чай, орать станет о сдаче».
И действительно, конник замахал белым платком и зычно крикнул:
— Вор Ивашка Болотников! Сдавайся с твоими ворами. Испытал уж под Москвой, как мы тебя, вора, били. Не сдашься через два часа, узришь, как мы вешать будем сподручников твоих…
Острог отвечал молчанием.
Болотников и Беззубцев, сидя за стеной на чурбаках, продолжали следить за всадником.
— Иван Исаич, уедет дядя не солоно хлебавши, — улыбаясь в усы, произнес Юрий Беззубцев.
— А я мню, что ближе к нам двинется.
Конник потянул лошадь за удила и подъехал к самой стене. Стало отчетливо видно его одутловатое лицо. Посланец повторил предложение о сдаче. Опять молчание. Конник с досады плюнул и повернул назад под громкий хохот собравшихся на стене ратников.
Скоро осажденные увидели, как в полуверсте от города враги вешали на деревьях группу пленных. Смотреть на казнь вывели два царских полка.
— Подвезите к острогу еще гафуниц, кулеврин, пищалей, как бы недруги на нас не двинулись, — приказал Болотников.
И верно, вскоре раздался рев, и царские полки, мало соблюдая строй, прямо с казни двинулись на приступ.
Вот они ближе, ближе. Уже видны разгоряченные лица. Болотников махнул красным платком и подал команду:
— Пали!
Острог окутался клубами дыма. Через ворота острога вырвались верховые донцы и запорожцы. Они рубили поредевшие царские полки направо и налево. Остатки, охваченные паникой, бежали.
Лицо у Ивана Исаевича засияло, помолодело. Он громко захохотал.
— Что, попробовали?! Дай срок — и не то узнаете.
Вместе с ним хохотали окружившие Ивана Исаевича военачальники и ратники. Один из них, украинец, торжествующе воскликнул:
— Ото добрэ! Як бы штанив та постолив не розтерялы?!
Только Федор Гора, видевший со стены лихую атаку конников, скрипел зубами с досады.
— Воевода! Що ж не дав ты мени тых лиходиев треклятых быты? Я уже зовсим здоровисинький!
Болотников утешал Федора:
— Тебе, друже, покамест нельзя. А здоров будешь, рубайся вволю!
Нахлобучив шапку, Федор ушел, с горя и на радостях ахнул горилки и скоро уснул.
Глава XVI
В Москве еще издавна оседали на временное или постоянное жительство различные иноземцы. Они жили обособленно, держались и селились вместе. Стала зарождаться будущая «немецкая» слобода на реке Яузе, получившая позже прозвание «Кукуй».
— Ишь ты, поди ж ты, песни кукуют, — говорили московиты, прислушиваясь по вечерам к шуму веселой слободы. Кроме купцов и служащих различных торговых компаний появились иноземные «знатцы» — мастера орудийного дела, лекари, аптекари, архитекторы, розмыслы [53] и другие. Ведал ими посольский приказ.
В одном из домишек иноземцев, крытом желтой черепицей, окрашенном в зеленый цвет, с геранью, фикусами на окнах, жил с семьей мастер литейного дела Иоганн Август Вальтер, приземистый, толстый, бритый немец с красным, сердитым лицом. У Вальтера в маленькой комнатке жил рабочий — подмастерье Фридрих Фидлер, лет тридцати пяти, небольшого роста, рыжий, в веснушках. Он был добродушен, ласков, немного застенчив. На отдыхе часто играл с хозяйскими детьми, делал им игрушки, возил на себе верхом. Человек он был смышленый и работник хороший.
53
Розмыслы — инженеры.
Герр Вальтер завел большую литейную мастерскую. Это было каменное низкое строение, внутри темное, прокопченное. Стояло несколько горнов, в которых плавились чугун и медь. Были насыпаны кучи просеянной земли: из нее делались формы для литья — опоки.
Народу здесь работало человек пятнадцать. Немцев среди них было трое. Остальные — русские. Вальтер на работе был строг. За малейшее ослушание он расправлялся собственной рукой.
Лились здесь чугуны, памятники, колокола, ядра, а в последнее время, в связи с восстанием Болотникова, наладили литье небольших пушек.