Сын Неба
Шрифт:
– Ага, здесь, - кивнул Хуа То, указывая на пещеру своей тросточкой с набалдашником из слоновой кости - и с не меньшим интересом поглядывая на пухлые мешки с провизией, словно там хранились особо ценные и редкие травы.
– Но сперва хорошо бы развести костер и немного подкрепиться - пока наши пути не разошлись.
– Не разошлись?
– переспросил Марко.
– А почему они непременно должны разойтись? По-моему, ученый Ван запомнил только сто восемь недугов, излечиваемых благотворным курением конопли, - а кроме того, мы надеялись, что вы сможете представить нас госпоже.
– О мой юный господин, - сказал Хуа То.
– Я не рискну приблизиться не только к грозной госпоже, но и к этой шустрой обезьяне, что охраняет вход в пещеру. Так как насчет скромного, но питательного ужина?
После того как бродячий травник ушел своей дорогой, радостно пережевывая вяленую баранину, плоды ююбы и просяные лепешки - ту самую пищу, что уже стояла всем Поло поперек горла (хотя Маффео никогда не мог отказаться от того, чтобы разделить с кем-нибудь небольшую трапезу), трое венецианцев спешились. Затем вместе с ученым Ваном и татарином Петром не спеша подошли к пещере.
– Стой! Кто идет?
– вдруг выкрикнула короткохвостая белая обезьяна на безупречной латыни.
– Марон!
– воскликнул Маффео, все еще слизывая с пальцев крошки еды. Мало того, что в этих языческих краях люди предпочитают петь, а не разговаривать, - тут еще и обезьяны болтают на языке самого папы!
– Прошу прощения, - с озадаченным видом возразил ученый Ван, - но эта обезьяна разговаривает на весьма совершенном мандаринском наречии.
– Да нет же, - вмешался и Петр, - это татарское животное. Иначе с чего ему говорить по-татарски?
– А может, эта обезьяна - еще один мираж?
– предположил Никколо, устало перебирая свои нефритовые четки; каждая бусина размером со спелый миндальный орешек.
– Вот еще! Никакой я не мираж, - отозвалась белая обезьяна на том же понятном для всех языке.
– Ибо мираж кажется менее реальности, а я куда больше того, чем кажусь...
– Но ведь и реальность, и кажимость - в той или иной степени иллюзия, возразил ученый Юань.
– Так кто же ты в таком случае?
– спросил Марко.
– Можете звать меня Царем обезьян, если уж осмеливаетесь ко мне обращаться, - ответила обезьяна.
– Я родился из каменного яйца, оживленного энергией солнечных лучей, - оно раскрылось, и я вышел на свет. Благодаря моему уму и отваге я сделался Царем обезьян, и мы жили счастливо в Пещере водного занавеса на Горе цветов и плодов. Но как-то раз я почувствовал, что ледяная рука Ямы, быкоголового Властелина Смерти, тянется меня забрать. Пытаясь избегнуть смертоносной хватки Ямы, я пересек множество континентов в поисках бессмертия. Наконец один скромный дровосек привел меня к бессмертному патриарху Суботи, который назвал меня Знанием-Ниоткуда, научил семидесяти двум превращениям, а также открыл мне тайны просветления и вечной жизни. После этого я получил прозвание Мудреца из Пещеры водного занавеса... Но вы можете звать меня просто Царем обезьян - если вообще осмеливаетесь ко мне обращаться.
– Марон! Мы, венецианцы, рискуем головами, странствуя ради каких-то записей в графу дохода наших гроссбухов. А эти катайцы - и даже их животные - шляются где ни попадя в поисках жизни вечной, - проворчал дядя Маффео.
– Может, они думают, что купечествовать для язычника означает мухлевать со своими странными бумажными деньгами, подсчет которых тоже более чем странен?
– Мы хотели бы поговорить с госпожой, что спит в этой пещере, - сказал Никколо, нетерпеливо перебирая свои четки.
– Ха! Вы что, думаете, госпожа - это куртизанка с лотосовыми ножками, принимающая обходительных визитеров?
– захохотала белая обезьяна. Госпожа сейчас пребывает в глубокой и совершенной медитации. Если хотите с ней поговорить, ждать придется довольно долго. Лично я прождал семьсот лет, прежде чем она удостоила меня одним-единственным словом. Теперь я терпеливо дожидаюсь второго. Прошло уже девятьсот лет, и пройдет, быть может, еще девятьсот, - но ожидание того стоит, уверяю вас. Если обещаете не действовать мне на нервы, разрешаю вам разбить лагерь вон в том ущелье, установить палатки и дожидаться вместе со мной.
– Мы не можем ждать даже девятьсот дней, - возразил Марко.
– Мы всего лишь простые смертные. Поэтому нам надо войти в пещеру и поговорить с госпожой прямо сейчас.
– Нет, этого я позволить не могу, - сурово ответил Царь обезьян.
– Ибо госпожа попросила меня охранять вход в пещеру от незваных гостей.
– Это как же она попросила, - усмехнулся дядя Маффео, - если всего-то одним словом и разродилась?
– Такая госпожа способна и одним словом сказать очень многое.
– Но как может мелкая обезьяна вроде тебя охранять пещеру от целого отряда воинов великого хана, имеющих при себе оружие великого хана и его серебряную печать? Лучше перестань придуриваться и дай нам пройти, потребовал Маффео, дергая свою седую бороду так, будто это дверная ручка Палаццо ди Поло в окутанной мглой Венеции.
– Хо! Так по-вашему я... я, кого сам Нефритовый император нарек "Великим Мудрецом, равным небу"... я слишком мал, чтобы охранять эту пещеру?
– вскричал Царь обезьян.
– Так смотрите же!
Вытащив из-за уха железную иглу, он проревел: "Расти!" И в тот же миг сделался высок, как гора, с выпуклыми, будто гребни, мышцами. Красные глаза его засверкали как молнии, а зубы - как боевые топоры. Железная игла превратилась в чудовищной тяжести посох, украшенный золотыми обручами, что доставал до самого неба. Стоило обезьяне захохотать, как земля вокруг задрожала.
– Марон! Весьма эффектно, - признал Маффео, когда Царь обезьян восстановил свои нормальные размеры.
– Но все-таки ты один. А нас много. Наши люди смогут тебя отвлечь - а мы тем временем проберемся в пещеру.
– Ха!
– снова расхохоталась обезьяна.
– Я же сказал, что владею искусством семидесяти двух превращений, включая бесподобное "тело вне тела". Вот, смотрите!
Вырвав у себя из груди пучок белых светящихся шерстинок, Царь обезьян бросил их в воздух. Шерстинки мгновенно обернулись доброй сотней короткохвостых обезьянок, которые тут же принялись что-то тараторить и кувыркаться на узловатых ветвях одинокой сосны.