Сын полка
Шрифт:
Он был военторговский парикмахер. Фамилия его была Глазс. Но по фамилии его называли редко. А большей частью называли его «Восемь-сорок».
Это прозвище утвердилось за сержантом Глазсом под Орлом, когда он однажды брил приезжего писателя.
Он усадил писателя на травке, на обратном склоне холма, известного в донесениях того времени как «безымённая высотка к северо-западу от железнодорожного виадука».
Бритьё происходило метрах в пятидесяти от немецкого переднего края. Немцы всё время вели по безымённой высотке так называемый тревожащий огонь из миномёта.
Но сержант Глазс любил свежий воздух и предпочитал работать на просторе, а не мучиться в тесной щели, где негде было повернуться, тем более что, как известно, немецкий «тревожащий» огонь обыкновенно меньше всего тревожил русских.
Сержант Глазс брил писателя с особенным старанием, с душой, желая дать ему понять, что парикмахерское дело поставлено в Военторге на должную высоту.
Он побрил писателя очень тщательно, два раза: один раз по волосу, а другой раз против волоса. Он хотел пройтись ещё и третий раз, но писатель сказал:
– Не надо.
Затем Глазс подправил писателю волосы на затылке и спросил, какие виски он предпочитает: прямые, косые или севастопольские полубачки.
– Всё равно, – сказал писатель, прислушиваясь к разрывам мин на гребне безымённой высотки.
– В таком случае я вам сделаю косые. У нас почти все гвардейцы-миномётчики предпочитают косые.
– Ну, пусть будут косые, – сказал писатель.
– Вас не беспокоит? – спросил Глазс, уловив некоторое раздражение в голосе клиента.
– Я тороплюсь, – сказал писатель.
– Пять минут, не больше, – сказал Глазс. – Я должен вам сделать виски, как следует быть, для того чтобы вы могли иметь представление о работе военторговских парикмахеров. Может быть, это вам пригодится как материал для статьи.
Когда Глазс делал писателю второй висок, довольно близко от них разорвалась мина.
– Не беспокойтесь, – сказал Глазс, – он кидает наобум. Это никого не волнует. Разрешите попудрить?
– У вас есть и пудра? – удивился писатель.
– Разумеется. У нас есть всё, что положено для культурной парикмахерской.
– Как, даже одеколон? – ещё больше изумился писатель.
– Разумеется, – сказал Глазс. – Разрешите освежить?
– Освежите, – сказал писатель.
Глазс вынул из кармана склянку, сунул в неё трубку и подул писателю в лицо одеколоном. Он уже собирался вытереть клиенту лицо полотенцем, как вдруг прислушался и сказал:
– А вот теперь я вам советую на одну минуту спуститься в щель.
И едва они успели спрыгнуть в щель, как совсем рядом разорвалась мина, в один миг уничтожившая все инструменты Глазса, оставленные на траве: помазок, чашечку, оселок, тюбик крема для бритья и зеркало. Когда ветер унёс коричневый дым, писатель не без юмора сказал:
– Сколько прикажете?
Тогда парикмахер поднял свои воспалённые глаза к небу, некоторое время шевелил губами и наконец сказал:
– Восемь сорок.
Вот каков был человек, явившийся брить пастушка. Он развернул вафельное полотенце, где у него были завёрнуты инструменты, и в большом порядке разложил их на пустой койке, полотенце же завязал Ване вокруг шеи.
– Давно не был в бане? – деловито спросил он мальчика.
– С сорок первого года, – сказал Ваня.
– Сравнительно не так давно, – сказал Восемь-сорок.
Все почтительно засмеялись. Было сразу видно, что Восемь-сорок человек знаменитый и в своей области считается профессором, оказавшим большую честь своим визитом.
– Сто грамм сейчас будете пить или после работы? – спросил Горбунов, ставя на койку фляжку, кружку, два громадных ломтя хлеба и открытую банку свиной тушёнки.
– До войны у нас в Бобруйске умные люди имели обыкновение сначала работать, а уж потом выпивать, – сказал парикмахер меланхолично. – Что будем делать с молодым человеком? – спросил он, поднимая двумя пальцами волосы мальчика на затылке.
– Постричь надо ребёнка, – жалостным, бабьим голосом сказал Биденко, с нежностью глядя на пастушка.
– Это ясно, – сказал Восемь-сорок. – Но возникает вопрос: как именно стричь? Стрижка бывает разная. Есть нулевая, есть под гребёнку, есть под бокс, есть с чубчиком.
– С чубчиком, – сказал Ваня.
– Почему именно с чубчиком?
– Я так видел у одного мальчика, гвардейского кавалериста. У ихнего сына полка. У ефрейтора Вознесенского. Красивый чубчик!
– Знаю. Моя работа, – сказал парикмахер.
– Нет, артиллеристу с чубчиком не подходит, – строго сказал Биденко. – Для конника – да. А для батарейца – нет. Батарейца надо стричь под ноль-ноль. Чтоб как шаром покати.
– Ну, брат, не думаю, – сказал Горбунов. – Под ноль – это, скорее всего, годится для пехотинца. А для артиллериста – никак. Какой же он будет бог войны, если у него волосы – шаром покати? Скорее всего, артиллериста надо стричь под бокс. Это более подходящее.
– Под бокс – это для авиации, – глухо сказал кто-то из угла.
– Для авиации? Пожалуй, да. Стало быть, под гребёнку.
– Это уж будет слишком по-танкистски.
– Верно, братцы! Чересчур бронетанковый вид получится у нашего Вани. Это не годится. Надо его так постричь, чтобы сразу было видать, что малый – артиллерист.
Довольно долго вся команда разведчиков обсуждала вопрос о Ваниной стрижке. Парикмахер терпеливо ждал. Когда же выяснилось, что в конце концов никто толком не знает, как надо стричь по-артиллерийски, Восемь-сорок сказал со снисходительной улыбкой: