Сын полка
Шрифт:
Пушки, глубоко вкопанные в землю между старыми, симметрично рассаженными яблонями, далеко отстояли друг от друга и были затянуты маскировочными сетями. Их трудно было заметить даже вблизи. Но вдалеке сквозь голые ветви яблонь за садом виднелась длинная черепичная крыша бурого, скучного фольварка с вырванными рамами окон, и под этой крышей утомлённым утренним огоньком светился ещё не погашенный фонарик – ночная точка отметки. Она показывала, что батарея здесь.
Часовой с поднятым автоматом и смутным лицом, на котором ещё лежала ночная тень, преградил капитану Енакиеву дорогу, но, узнав своего командира батареи, отступил в сторону и застыл.
Капитан подошёл к первому орудию.
Номера в полной боевой готовности, в шлемах и при оружии, спали прямо на земле, каждый на своём месте, положив под голову кто стреляную гильзу, кто ящик из-под снарядов, кто котелок, кто просто руку.
Среди спящих капитан Енакиев заметил маленькую фигурку Вани. Мальчик спал на лафете, поджав ноги и положив под голову в шлеме кулак, в котором был крепко зажат дистанционный ключ. Его губы немного посинели от утреннего холода, но какая-то добрая душа набросила на него просаленный ватник, и мальчик во сне улыбался таинственной, блуждающей улыбкой.
При виде этой улыбки капитан Енакиев и сам было улыбнулся. Но, заметив подходившего с рапортом сержанта Матвеева, согнал с лица улыбку и строго нахмурился.
– Ну как мальчик? – спросил он, выслушав рапорт и поздоровавшись с командиром орудия, который в этот день дежурил на батарее.
– Мальчик ничего, товарищ капитан, – доложил сержант, почтительно и вместе с тем несколько щеголевато прикасаясь пальцами к своим новеньким чёрным «севастопольским» усикам и новеньким чёрным полубачкам.
– Работает?
– Так точно.
– Какие обязанности выполняет при орудии?
– До сего дня он у меня стреляные гильзы укладывал. А сегодня – или, сказать точнее, вчера вечером – я его помощником шестого номера поставил.
– Ну и как? Справился?
– Ничего. Толково снимает колпачки. Без задержки. Прикажете поднять орудийный расчёт?
– Не надо. Пусть отдыхают. Нынче будет много работы. Патроны привезли?
– Так точно.
– Хорошо. Тут в некоторых местах нарушен забор. Вы не пробовали – через эти проломы, в случае чего, можно выкатить пушки?
– Так точно. Пробовал. Выкатываются.
– Хорошо. Учтите это. Связь с наблюдательными пунктами исправно работает?
– Исправно.
– Кто дежурит на правом боковом?
– Не могу знать.
– Узнайте и доложите. И пусть мне сюда подадут машину.
– Слушаюсь.
Кроме сержанта Матвеева и телефониста, в первом орудии не спал ещё один человек – наводчик Ковалёв. Это был единственный человек в батарее, с которым капитан Енакиев позволял себе быть накоротке.
– Ну, как дела, Василий Иванович? – сказал капитан Енакиев, присаживаясь рядом с Ковалёвым на край орудийной площадки.
– По-моему, неплохо, Дмитрий Петрович. Вот мы уж и в Восточной Пруссии.
– Да, в Германии, – рассеянно сказал капитан Енакиев, рассматривая этот громадный скучный сад с выбеленными стволами и охапками соломы, приготовленной для обвёртывания деревьев на зиму.
Собственно говоря, у капитана Енакиева на батарее не было никакого дела. Но всегда перед боем у него являлась потребность хотя бы несколько минут побыть в своём хозяйстве и лично убедиться в полной готовности людей и пушек к бою. Без этого он никогда не чувствовал себя совершенно спокойным.
Ему стоило только бросить беглый взгляд хотя бы на одно орудие, чтобы с точностью определить, в каком состоянии находится вся его батарея. И сейчас он уже определил это состояние – оно было отличным. Он видел это по всему: и по тому, как спокойно спали его одетые и вооружённые люди, каждый на своём месте; и по тому, как были отрыты ровики, приготовлены для стрельбы патроны; и по тому, как была аккуратно натянута над орудием маскировочная сеть; и даже по тому, как ясно горел под крышей фольварка фонарик для ночной наводки. Впрочем, фонарик он тут же приказал потушить, так как уже рассвело и холодный свет зари низко стлался по сквозному, оголённому саду, очень бледно и как-то болезненно-жидко золотя землю, покрытую подмёрзшими листьями и падалицей.
Чувствовалось, что едва взошедшее солнце показалось в тумане на одну только минуту и сейчас уже на весь день войдёт в сплошные тучи.
Капитан Енакиев посмотрел на часы. Было уже время пробираться на наблюдательный пункт. Но на этот раз ему почему-то было жалко расставаться со своим хозяйством. Хотелось ещё хоть минут пять посидеть у пушки рядом с Ковалёвым, которого он любил и уважал. Он как бы предчувствовал, что нынче понадобятся все его физические и душевные силы, и он набирался их, пользуясь последними минутами.
– Товарищ капитан, разрешите доложить: на правом наблюдательном – старший сержант Алейников, – сказал подошедший Матвеев. – Машина приехала.
– Хорошо. Пускай стоит. Идите.
Капитан Енакиев вынул из кожаного портсигара две папиросы и дал одну Ковалёву. Они закурили.
– Так что же? Стало быть, мальчик – ничего? – сказал капитан Енакиев.
– Хороший мальчик, – сказал Ковалёв серьёзно, с убеждением, – стоящий.
– Вы думаете, стоящий? – быстро сказал Енакиев и, прищурившись, посмотрел на Ковалёва.
– По-моему, стоящий.
– Толк из него выйдет?
– Обязательно.
– Вот и мне тоже так показалось.
– Я с ним давеча немножко возле панорамы позанимался. Представьте себе – всё понимает. Даже удивительно. Прирождённый наводчик.
Капитан Енакиев рассмеялся:
– А разведчики говорят, что он прирождённый разведчик. Поди разберись. Одним словом, какой-то он у нас вообще прирождённый. Верно?
– Прирождённый артиллерист.
– Просто прирождённый вояка.
– Не худо.