Сын Портоса
Шрифт:
— Это всего лишь легкий ужин, — возразил его собеседник. — Шевалье сможет лучше оценить нашего повара, когда утром ему подадут завтрак.
— О, так я еще позавтракаю?
— Разумеется, перед процедурой…
— Ну кончено, как я мог забыть! — уныло промолвил Жоэль.
— Таковы правила…
— Да, я знаю, что не принято отказывать ни в чем тем, кого собираются подвергнуть наказанию… — Усаживаясь за стол, он провел рукой вокруг шеи и пробормотал: — Значит, позавтракаю я на земле, а обедать буду уже в раю!
Старик размещал еду на столе с торжественностью дьякона, устанавливающего на алтаре священные сосуды; его скорее можно было представить служащим мессу, чем сервирующим ужин. Серьезный, достойный и просветленный, с виноватым выражением на широкой физиономии, он стоял позади гостя с бутылкой Шамбертена в руке в позе мальчика из хора, держащего чашу, и внушал Жоэлю, расправляющемуся с остатками пирога.
— Это будет великолепное зрелище — люди станут драться за лучшие места, ведь часовня так мала!
О, значит, они собираются привести осужденного в часовню — очевидно, для религиозной церемонии, во время которой он должен покаяться в своих прегрешениях.
— Отец Лашез произнесет проповедь…
— Королевский духовник? Король оказывает мне великую честь!
— Естественно, ведь он сам будет присутствовать.
— Король придет смотреть, как со мной расправятся?
— Несомненно.
— Да, понимаю. Это очень любезно со стороны его величества и огромная честь для меня.
— Он приведет королеву, а она — всех придворных дам. Весь двор будет здесь.
— Любопытное зрелище для королевы и дам! Поистине, у вашего двора изысканные вкусы — они будут в восторге, когда я лишусь головы!
Жоэль поднялся, бросив на стол салфетку. В конце концов, королева — испанка, а дамы при дворе ее отца обычно созерцают сожжение еретиков. Он должен держаться мужественно перед этим избранным обществом, а для этого необходимо как следует отдохнуть. Очистив стол от еды на манер фокусника, заставлявшего бесследно исчезать накрытую наперстком горошину, Жоэль намеревался теперь вовсю воспользоваться удобной постелью.
— Шевалье желает, чтобы я прислуживал ему?
— Нет, можете идти. Доброй ночи!
— Пусть шевалье соизволит запомнить, что я вынужден унести с собой ключ от двери. Пожалуйста, не думайте, что это моя прихоть, — я выполняю распоряжения своего господина.
— Забирайте ключ, друг мой. Нет места более подходящего для счастья, чем тюремная камера!
— Звонок находится на ночном столике, и если шевалье что-либо потребуется, он должен будет только позвонить — кто-нибудь все время дежурит в коридоре.
— Не сомневаюсь, что здесь будет поставлен часовой.
— Желаю шевалье доброй ночи, — сказал старик, низко кланяясь. — Утром его посетит мой господин, герцог д'Аламеда.
«Значит, герцог — здешний комендант? Никогда не слышал его имени, — подумал наш герой, раздеваясь в одиночестве. — И никогда не сталкивался с таким субъектом, как этот тюремщик. Где я мог видеть раньше это толстое брюхо, похожую на полную луну физиономию и походку священного слона?»
Все еще пребывая в замешательстве, Жоэль лег в постель и погрузился в сладостный сон, которому способствовали сытный ужин, отличное вино, мягкая перина и усталость от недавних приключений. Изящные фигурки из пасторальных сцен, изображенных на гобеленах, кружились в его снах в сказочном хороводе.
Обладая железной волей, наш герой мог распоряжаться своим телом так же безотказно, как сердцем и душой. Решив отдохнуть, он беспробудно спал до того момента, когда лакей бесшумно скользнул в комнату и, отодвинув занавеси, впустил солнечные лучи, покрывшие постель золотистой простыней.
Мы должны признать, что проснувшись и вспомнив о предстоящей экзекуции, Жоэль испустил полдюжины тяжелых вздохов, способных свалить молодого бычка. Убежденный, что он приговорен к смерти и что приговор будет приведен в исполнение без отлагательств, юноша решил умереть красиво. Чтобы не расстраивать себя, Жоэль отказался от мысли просить о свидании с Авророй. Разговор с ней лишил бы его мужества. Он должен проститься с возлюбленной в письме и в нем же передать посылку для дочери погибшего заключенного.
Судя по заливавшему комнату свету, Жоэль решил, что день уже давно начался. Ожидая, что за ним скоро придут, он быстро поднялся, но, протянув руку за своей одеждой, оставленной около кровати, с удивлением обнаружил, что она исчезла.
В это время толстый тюремщик, каковым Жоэль все еще считал его, вошел и спросил:
— Хорошо ли шевалье отдохнул?
— Да. Но где моя одежда?
— Умоляю шевалье заменить свой бретонский наряд этим костюмом от лучшего парижского портного.
Он взмахнул рукой, и четыре лакея внесли элегантный придворный костюм из телесного цвета бархата с кружевной отделкой, дополненный изящными туфлями, украшенными бриллиантами, и перламутрово-серой фетровой шляпой с алым плюмажем.
— Это, — продолжал старик, указывая на внушительного вида слугу, следовавшего за первыми четырьмя, — мэтр Ардуэн, старший лакей монсеньера, которому поручено помочь шевалье одеться, после того, как он примет ванну.
«Глупцы! — подумал Жоэль. — Какое количество лент для ягненка, ведомого на бойню».
— Я отлично бы обошелся и собственной одеждой, без этих побрякушек и перьев, помпонов и кружев, — промолвил он. — Тем не менее, скажите вашему хозяину, что я благодарен ему за заботу обо мне и подчиняюсь всем его намерениям.
В глубине души наш бретонец не возражал раз в жизни нарядиться в роскошный костюм, восхищавший его на плечах парижских модников. Он испытывал тайную радость при мысли, что предстанет перед судьями и прошествует на казнь во всем недоступном ему ранее великолепии. Теперь Жоэль не сомневался, что будет достойно выглядеть в глазах палача. Блеск наряда удвоил бы его храбрость, и потому он без колебаний передал себя в руки Ардуэна.
Тюремное заключение не отразилось на нем. Быть может, его загорелая кожа слегка побледнела, а геркулесовская фигура немного осунулась, но это лишь придавало его внешности едва заметную ранее утонченность. Жоэль вошел в Бастилию и вышел из нее сильным и красивым той красотой, которая свидетельствует о благородной крови. Короче говоря, глядя в зеркало, он увидел в нем совершенного кавалера и признал, что у него есть все основания для гордости.