Сын Сарбая

Бейшеналиев Шукурбек

Как могло быть это? Ведь он убил, лишил жизни такое милое создание!

— Знал бы ты, козлик, — говорил, обращаясь к выделанной шкуре, Дардаке, — как мне было трудно прирезать тебя… Но ты ведь не совсем умер, не пропал, в память о тебе осталась нужная людям вещь. Бурдюк из твоей кожи долго-долго будет мне служить. Я буду его беречь, носить в нем еду и питье. С каждым глотком айрана или кумыса буду вспоминать о тебе…

И вот на четвертый день он принес шкурку матери. Мягкую, белую, душистую. Салима-апа обрадовалась, увидев, как легко сжимается и расправляется шкурка. Если стиснуть — она в кулаке спрячется, а растянуть — в нее поместится ведро

кумыса.

— Ну, сынок, ты, я вижу, не только охотником, ты и мастером становишься у меня. Не пожалел сил и трудов, молодец!

Не мешкая, Салима с помощью сына натянула шкурку на раму, развела огонь и повесила так, чтобы хорошенько обкурить дымом. Когда снимали распяленную шкурку с дымокурни, прибежали полюбоваться Сайраш и Зейна. Тонкая кожа пропиталась ровно и красиво, как фабричная замша. Она издавала сильный и терпкий аромат: смолой еловых веток, дымом, мускусом, травами, цветами и даже, кажется, самими горами пахла выработанная и прокуренная шкурка. Люди из рук в руки передавали, любовались, мяли, растягивали. Всем она доставляла искреннюю радость. Зейна даже лицом к ней прижалась, воскликнув:

— Какая мягонькая!

А глазам Дардаке все время представлялся живой козленок с копытцами и с рожками, с веселой мордочкой. Он даже зажмурился, и по телу пробежали мурашки.

— Джене, — обратилась к Салиме Сайраш, — давай я сейчас же и зашью ножки бурдюка, чтобы не торчали. — Взяв шкурку, она ушла к себе.

Все ее ждали, не расходились. Будто что-то очень важное и очень серьезное она сейчас делает у себя в юрте. А и правда оказалось, что ее умелые пальцы сотворили за полчаса маленькое чудо. Вот Сайраш вынесла кожаный мешок, красно-рыжий бурдюк, округлый и красивый. Разве никто из них не видел раньше бурдюков? Почему на этот уставились? Наверно, нет ничего радостней, как завершение дела и появление на свет новой красивой и добротной вещи. Дардаке с удивлением глядел, он даже руки протянул, будто к новорожденному. Вещь родилась. И он в этом участвовал. Его глаза участвовали, его руки, его волнение, даже слезы.

А дальше было вот что. Появление бурдюка вызвало к жизни какие-то новые мысли и дела.

Сперва раскрасневшаяся и довольная собой, Сайраш, передавая хозяину его бурдюк, улыбнулась и так ему сказала:

— Дорогой Дардаке, в тот день, когда ты привел козленка, я посоветовала его прирезать, хотя вы с матерью не хотели этого. Я знала, что такой большой козленок не поддастся приручению. Он бы пропал от голода и поноса. Вы говорили — надо подождать Сарбая-ака. Но смотрите, сколько времени прошло, а он все не едет… Тебе попался упитанный, жирный козленок, мясом его насытились, слава богу, все люди аила и от этого стали веселее. Тебе за это от всей души ракмат! — Сайраш в пояс поклонилась мальчику. — Твое настоящее имя Ракмат, и мы рады его повторять… А теперь видишь: у вас не было приличного бурдюка — новая вещь войдет в ваш дом, новая и красивая…

Удивительная женщина Сайраш-горожанка! Никто не умеет так сладко и певуче сплетать слова. Говорить она может сколько угодно, простые слова в ее устах превращаются в мед и услаждают слух.

Поклонившись в ответ, Салима-апа, которая не имела такого красивого голоса и таких круглых слов, коротко поблагодарила соседку:

— Да исполнятся твои добрые пожелания… — Тут по рябому личику Салимы пробежала лукавинка, и, хитро прищурившись, она сказала: — Слыхала ты что-нибудь подобное, а, Сайраш! Этот озорник, что доставил тебе столько хлопот, молодой наш охотник, высказал желание наполнить свой бурдюк кумысом. Откуда-то до него донеслось, что не годится портить хорошую вещь айраном: айран плох для новой кожи.

Разговаривая, женщины вошли в юрту и сели, а Дардаке с Зейной остановились у выхода. Дардаке прижал руки с бурдюком к груди, и воображение его рисовало, как наполняется он пенистым, играющим кумысом. Лошадь дедушки Буйлаша, единственная во всем аиле, недойной была, а старик уже несколько дней болел и не ездил на коневодческую ферму, не привозил кумысу.

И вот Дардаке наклонился и решительными движениями стал аккуратно закатывать свои латаные-перелатаные штаны — поднял их выше колен. Женщины смотрели на него с удивлением. Так делает человек, готовясь в дальний путь.

— Дайте мне лошадь дедушки Буйлаша, — сказал он и поджал губы. — Я сам отправлюсь на коневодческую ферму. Там пойду от юрты к юрте, и в каждой мне поднесут пиалу кумыса. Но я не стану пить, а буду сливать в бурдюк, пока его не наполню. Привезу сюда и всех угощу…

Женщины переглянулись и рассмеялись. Как же все оказалось просто! В самом деле перед ними мужчина. Он поймал козленка, он прирезал его, он выделал шкуру, почему же не съездить ему на коневодческую ферму? Там ему нальют кумысу в его новый бурдюк, и он всех угостит.

И вот единственный в аиле мужчина седлает под ревностным взглядом матери и девочки Зейны коня старика Буйлаша, вот вскакивает в седло, машет на прощание пустым бурдюком…

Так просто. Сел, поехал, встретился с товарищами, напился кумысу и с собой привез. Туда-обратно сорок километров по горным тропам. Неделю назад никто бы не пустил его. Но смотри-ка, одно мужское дело рождает другое, и вот уже на тебя по-другому смотрят, по-другому слушают. И рука сама тянется к верхней губе в надежде ощутить на ней… пусть пока не усы, хотя бы пушок.

ГЛАВА III

День за днем, неделя за неделей уходят в прошлое, а Дардаке все один и один. Что-то слишком долго нет отца. Люди, которые приезжают из долины за молочными продуктами, привозят от Сарбая приветы. Одни лишь приветы и обещания вернуться, ничего больше. Дардаке привык к своим коровам, и они тоже привыкли к нему, знают его хорошо, отличают от любого другого человека, слушаются мановения руки, подчиняются беспрекословно. Интересно, скучают ли они по старому своему пастуху Сарбаю, помнят ли его? Их об этом не спросишь. Собака и кошка, любая прирученная птица умеют показать свою привязанность к хозяину, лошадь подойдет и приласкается, но рогатая скотина неспособна выразить свои чувства. Молодые телки, правда, подходят иногда, требуя, чтобы у них почесали между рогами, но так же, как к пастуху, они могут подойти и к деревцу — почесаться о ствол.

И все-таки и коровы и быки что-то понимают. Признают человека своим повелителем. Человек выбирает для своего стада луг, и, даже если по соседству трава сочнее, коровы не решаются туда перейти. Встречаются, конечно, строптивые, но им достаточно показать кулак, крикнуть погромче, и они возвращаются на место. Да, крупный рогатый скот охотно подчиняется власти человека. Бывает, что подерутся бычки или сцепятся рогами коровы, — Дардаке смело разнимает их. Пусть даже стадо на стадо нападет, он не задумываясь идет в гущу битвы. Лупит направо и налево палкой, а то просто упрется в морды руками и расталкивает. Ну-ка попробовал бы это сделать посторонний человек — животные так бы его саданули рогами, что пришлось бы потом отлеживаться не один день.