Сын
Шрифт:
На светофоре загорелся зеленый свет, и он нажал на газ.
Глава 3
Пер Воллан шел по парку недалеко от площади Александра Хелланда. Июль в этом году был дождливым и на удивление холодным, но сейчас солнце вернулось и освещало яркую зелень парка, словно весной. Лето еще не кончилось, и люди повсюду сидели, подставив лица солнцу и закрыв глаза. Они наслаждались теплом с таким усердием, словно получали его по карточкам. Грохотали скейтборды, булькало пиво – прохожие несли его в упаковках по шесть штук на барбекю в городские парки или на балконы. Но некоторые люди радовались возвращению солнца больше других. Казалось, их насквозь прокоптили выхлопные газы транспорта, двигавшегося по площади. Эти жалкие личности
2
Скиффл – тип народной музыки, пение с аккомпанементом, сочетающее элементы английских фолк-куплетов и американского диксиленда. Инструментарий непременно включал гитару, гармонику и стиральную доску в качестве ритм-инструмента. Скиффл был особенно популярен в 1950-х гг. в Англии.
Пер Воллан пересек улицу, подошел к входной двери и нажал на звонок, бросив взгляд на камеру наблюдения. В двери что-то зажужжало, и он вошел внутрь. За былые заслуги ему предоставили комнату в пансионе на две недели. И это случилось уже месяц назад.
– Здравствуй, Пер, – сказала молодая кареглазая женщина, спустившаяся вниз, чтобы отпереть ему решетку перед лестницей. Кто-то испортил замок так, что открыть его снаружи не представлялось возможным. – Вообще-то, кафе уже закрылось, но если ты поторопишься, то еще успеешь пообедать.
– Спасибо, Марта, я не голоден.
– Выглядишь усталым.
– Шел пешком от Гостюрьмы.
– Да? А что, автобуса не было?
Она начала подниматься по лестнице, а Пер потащился следом.
– Мне надо было подумать, – сказал он.
– Кстати, тебя тут спрашивали.
Пер застыл на месте.
– Кто?
– Не поинтересовалась. Наверное, полиция.
– Почему ты так решила?
– Им очень не терпелось тебя увидеть, и мне показалось, что дело касается кого-то из известных тебе заключенных.
«Ну вот, они уже пришли», – сказал себе Пер.
– Ты веришь во что-нибудь, Марта?
Она повернулась к нему и улыбнулась, и Пер подумал, что какой-нибудь молодой мужчина запросто смог бы не на шутку влюбиться в эту улыбку.
– Например, в Бога или Иисуса? – спросила Марта, проскользнула в дверь и оказалась внутри приемной с окном в одной из стенок.
– Например, в судьбу. В случайность или в космический умысел.
– Я верю в призрак Сумасшедшей Греты, – пробормотала Марта, роясь в бумагах.
– Призраки – это не…
– Ингер утверждает, что слышала вчера детский плач.
– Ингер очень впечатлительна, Марта.
Она высунула голову в окошко:
– Нам надо поговорить еще об одном деле, Пер…
Он вздохнул:
– Знаю. Все комнаты заняты и…
– Ремонт после пожара затягивается, и у нас до сих пор больше сорока постояльцев живут в двухместных
– Хорошо. Я недолго пробуду здесь.
Марта склонила голову набок и задумчиво посмотрела на него:
– Почему она не хочет позволить тебе хотя бы ночевать в доме? Сколько лет вы женаты? Сорок?
– Тридцать восемь. Это ее дом, и все… сложно.
Пер устало улыбнулся, повернулся и пошел по коридору. Из-за двух дверей доносилась музыка. Амфетамин. Сегодня понедельник, офисы Социальной службы открылись после выходных, и повсюду что-то затевалось. Он отпер дверь. Задрипанная крохотная комнатка, где было место только для одной кровати и платяного шкафа, стоила шесть тысяч в месяц. За эти деньги можно снять целую квартиру в пригороде Осло.
Пер уселся на кровать и уставился в пыльное окно. Шум уличного движения навевал сон. Сквозь тонкие занавески просвечивало солнце. На подоконнике муха боролась за жизнь. Скоро ей предстоит умереть. Такова жизнь. Не смерть, а жизнь. Смерть – ничто. Сколько лет назад он это понял? Все остальное, все, что он проповедовал, люди выдумали ради того, чтобы защититься от страха смерти. И ничего из всего, что он знал, не имело сейчас никакого значения. Ведь то, что мы, люди, знаем, ничего не значит по сравнению с тем, во что мы должны верить, чтобы подавить страх и боль. Значит, он вернулся. Он верил во всепрощающего Бога и загробную жизнь. И сейчас он верил в это больше, чем когда-либо.
Он достал из-под газеты блокнот и начал писать.
Написать Перу Воллану требовалось не много. Несколько предложений на листочке бумаги, вот и все. Он зачеркнул свое имя на использованном конверте из-под письма от адвоката Альмы, в котором тот излагал их мнение по поводу того, на что Пер может претендовать. Естественно, не на многое.
Тюремный священник посмотрел на себя в зеркало, поправил воротничок, вынул из шкафа длинный пыльник и вышел.
Марты в приемной не было. Ингер взяла у него конверт и обещала передать по назначению.
Солнце успело опуститься ниже, день начал движение к концу. Пер Воллан шел по парку, краем глаза отмечая, что все исполняют свои роли без заметных ошибок. Никто не поднимался слишком быстро со скамейки, когда он проходил мимо. Ни одна машина не съехала осторожно с краешка тротуара, когда он передумал и пошел к реке, в сторону улицы Саннергата. Но они были там. За окном, в котором отражался мирный летний вечер; в равнодушном взгляде прохожего; в холоде от тени, что наползала на восточную сторону домов, прогоняя солнце и отвоевывая у него территорию. И Пер Воллан подумал, что то же самое было и в его жизни: вечная бессмысленная борьба с переменным успехом между светом и тьмой, борьба, в которой никогда не будет победителя. Или будет? Ведь каждый день тьма наступает все больше.
Они двигались к длинной ночи.
Пер ускорил шаг.
Глава 4
Симон Кефас поднес ко рту чашку кофе. Со своего места за столом в кухне он видел небольшой палисадник их дома на улице Фагерливейен в районе Дисен. Ночью прошел дождь, и его следы еще блестели на траве в лучах утреннего солнца. Симону казалось, он видит, как растет трава. Скоро придется пройтись по ней газонокосилкой. Это будет шумный поход, Симон весь вспотеет от физического труда и будет ругаться. Ну и пусть. Эльсе спрашивала, почему он не купил электрическую газонокосилку, какими со временем обзавелись все соседи. У него был простой ответ: дорого. С этим аргументом он всегда выходил победителем из всех споров, когда рос в этом доме и в этом районе. Но в те времена здесь жили простые люди: учителя, парикмахеры, таксисты, чиновники из государственных и муниципальных органов власти. Или полицейские, как он сам. Не то чтобы люди, жившие здесь сейчас, были такими уж непростыми, но они работали рекламщиками, компьютерщиками, журналистами, врачами, они торговали непонятными продуктами или унаследовали деньги, чтобы купить маленький идиллический домик, вздуть цены и поднять весь район по социальной лестнице.