Сын
Шрифт:
— Никогда не становись таким, Тиэтети. Когда тебе кажется, что за каждым кустом кто-то прячется, ты очень быстро устаешь и в конце концов не замечаешь того, кто на самом деле подстерегает тебя. — Он сплюнул. — Йии, меня это бесит. Вот когда доберемся до Президио, тогда нужно будет беспокоиться. — Помолчал и добавил: — Чертовы сопляки.
Вернулся Тошавей.
— Тейато’ере [93] , мальчишки правы. У реки возьмешь лошадей и двинешься на север, остальные отвлекут
93
Садись в седло (ком.).
Писон молча смотрел на вождя.
— Они правы. Далеко, пыль густая, но это люди, и они гонятся за нами.
До реки мы добрались уже в темноте, но погоня была всего в нескольких милях позади. Речка мелкая, летние дожди еще не прошли. Так что нам повезло, да вдобавок луна пока не взошла.
Писон и с ним пара десятков воинов отправились вниз по руслу реки, по самой середине потока. Они не свернут до самых Техасских гор. Остальные пустили лошадей по берегам, оставляя как можно больше следов, указывающих вверх по течению, на противоположный берег — во всех направлениях, кроме единственно верного. А потом мы двинулись вверх по реке.
— Мы — приманка, — догадался я.
— Если они совсем болваны, то обязательно подумают, что мы переправились через реку, и поспешат в горы на техасской стороне, а потом долго будут удивляться, куда же мы подевались. Если не дураки, то поймут, что мы ушли вверх по реке.
— А если они пойдут вниз по течению?
— Ради воинов нашего племени давай надеяться, что они так не поступят.
— Итак, они пустятся в погоню за нами.
— Вернее всего.
Берег стал каменистым, мы гуськом выбрались на берег, договорились, где встретимся и, разделившись на три группы, разъехались в разные стороны. Тошавей, я и еще несколько воинов двинулись на запад.
— Если это мексиканцы, они вряд ли пойдут за нами, — предположил Тошавей.
Наконец на небе засияла луна, мы смогли рассмотреть окрестности. Послышался топот копыт, дюжина всадников двигалась вверх по реке, и вдруг из зарослей появились еще люди, началась пальба. Я бросился в чапараль, а когда обернулся, в седле оставался только Тошавей и позади него сидел еще один индеец. Отыскав просвет в зарослях, я прицелился, дожидаясь, пока противник выйдет на открытое место, взвел курок. Один из них сложился пополам, а я метнулся обратно в кусты. Поднялась беспорядочная стрельба, пули сшибали ветки вокруг, но они не могли меня разглядеть и стреляли наугад, а я не сбавлял ходу. Через несколько минут все стихло. Удивительно, как я не повыкалывал себе глаза острыми шипами. Еще с полмили я карабкался вверх, потом сделал круг и остановился передохнуть.
У реки еще стреляли. Перезарядив ружье, я поехал на звук. Потом заметил человека, скорчившегося в зарослях, — Тошавей, совсем голый, штанами перевязана рана на ноге. У него остались только лук и несколько стрел, ножа и револьвера не было. Он вскарабкался на круп коня позади меня.
— Ты ранен?
— Кажется, нет.
— Значит, ранен твой конь.
И правда, весь бок
— Ты славный скакун, дружище, — виновато произнес я.
— Погоняй его, только бережно.
— Как твоя нога?
— Сосуд не задет, иначе мне уже пришел бы конец.
Часа два мы осторожно пробирались по безжизненным горам, держась пересохших ручьев и речушек. Давным-давно потоки воды проделали эти канавы и овраги, но с тех пор здесь все успело высохнуть, русло бывшей реки ничем не отличается от пустыни. Мы остановились на гребне. Я караулил, а Тошавей, срезав иголки с куска опунции, вынул мякоть и приложил к ране. Я помог примотать лекарство плотнее, рана выглядела ужасно. Склон позади нас резко обрывался к реке; отошли мы недалеко, но зато высоко поднялись. В лунном свете я отлично видел всадников внизу и понял, что на фоне белых скал мы тоже хорошо заметны.
— Ну, пора.
— Больно?
— Очень. Ох, Тиэтети.
Снизу вновь послышались выстрелы — наверное, обнаружили кого-нибудь из наших. Выстрелы звучали все реже и реже, а потом вообще стихли. Интересно, кто это был.
— Поехали, — скомандовал Тошавей.
К рассвету конь едва брел. Тошавей был бледен, весь в испарине, мы оба с тоской смотрели на сухую равнину, тянувшуюся на десятки миль впереди.
— Как у нас с водой?
— Пихпоо продырявили, еще у реки.
— Скверно.
Конь повалился на бок. Безнадежно.
Тошавей вскрыл вену на шее животного, прильнул и пил примерно с минуту. Потом заставил и меня. Конь лежал смирно. Тошевей выпил еще немного. Рот у меня был полон лошадиных волос, желудок — лошадиной крови, и вообще меня ужасно тошнило. Но Тошавей заставил меня выпить еще. Конь уже почти не дышал.
— Пойдем пешком, — решил Тошавей. — И будем надеяться, что грифы не укажут наш путь.
Я осмотрел ружье — затвор сломался — и зашвырнул его подальше в кусты.
— Их привели проклятые индейцы, — сказал Тошавей. — Липаны. И я видел бледнолицых. Да, — вздохнул он, — апачи лижут задницу мексиканцам, которые лижут задницу бледнолицым. Весь мир против нас.
В полдень мы спустились в долину. Чуть раньше, еще сверху, мы разглядели полоску растительности дальше к северу — река, но чтобы добраться до нее, нужно было пересечь несколько миль абсолютно открытого пространства, где совершенно негде укрыться, только там и сям торчали метелки юкки и редкие кактусы. Любой, бросивший взгляд на равнину, тут же засек бы нас.
— Придется обходить, но я не дойду.
— Пойдем напрямик.
— Нет, — возразил Тошавей. — Оставь мне несколько стрел. А ты пойдешь в обход, там есть укрытия.
— Мы пойдем напрямик, — повторил я.
— Тиэтети, отдать жизнь за другого — это благородно, но не за покойника.
— Мы пойдем напрямик. Вместе.
Вот так и получилось, что к полудню мы сидели в тени у ручья. Не ручей, а так, жалкая струйка, грязная и вонючая, но это не помешало нам плюхнуться на живот и пить, пить жадно и долго. Оставив Тошавея отдыхать, я взял лук и пошел поискать оленя или еще какую-нибудь дичь: нам нужно было мясо и желудок для фляги.