Сыночкина игрушка
Шрифт:
Услышав последнее слово, которое слышал так редко, ребёнок маньяка вздрогнул всем телом и посмотрел на отца.
– Ты поможешь мне, сынок? Поможешь? Сынок, поможешь?
И Пашка закивал так яростно, что его голова едва не оторвалась от шеи. Он пошёл бы на что угодно в тот миг, и даже не потому, что его пугала тюрьма.
55.
Марина проснулась, но не спешила открывать глаза. Впервые за долгие годы, быть может, даже впервые в жизни, она ощутила в своей груди тёплое ласковое покалывание. Она была… счастлива? Голова подсказывала ей, что то, что она испытывает, мягко выражаясь, неправильно. Жизнь её сестры рушилась
Она оказалась права. Её сестра, её расчудесная младшая сестра, красавица и умница Света, наконец-то оказалась позади. Далеко позади! Москвичка Света. У неё не осталось никого, не то что мужа, а даже дочери. А вот у Марины, которую всегда стыдили за непохожесть на младшую, как раз появилось. Андрей…
– Андрюша… – неслышно прошептала Марина и глупо захихикала от того, как глупо прозвучало имя. – Нет, никакой он не Андрюша. Андрей Семёнович!
Солидный мужчина! Простой, надёжный. Не без недостатков, само собой, да только она и не гналась никогда за идеалами. Идеалы долго не держатся. Светка вон сочинила себе волшебную жизнь – и что, где она теперь? То-то же!
Не переставая хихикать, Марина поднялась с кровати и тихонько озвучила ещё одну крамольную, но такую сладкую мысль:
– Андрей Семёнычу лежебоки в жёны не нужны!
Она чувствовала себя молодой и прекрасной. Она и была молодой и прекрасной в то утро, как и любой влюблённый человек.
56.
Дядька Митяй ковылял по улице, а за его спиной, как круги на воде от брошенного в озеро камня, расползались слухи. Магия сплетен, древняя, как мир, трещала и искрила. Новость об ужасном злодеянии многим известного и многими уважаемого человека, бывшего охотника и едва ли не героического отца умственно отсталого парня, катилась по Грачёвску, обрастая всё новыми и новыми подробностями. Неизменными в этих сплетнях оставались лишь три момента: Андрей Семёнович – жестокий зверь в человеческом обличии, Катя растерзана в его гараже, а дядька Митяй избит до полусмерти.
Шаркающий по дороге старик кожей чувствовал, как электризуется атмосфера городка. Воздух густел, предметы на улице обретали болезненную чёткость.
– Андрей Семёнович! – ревел он громовым басом, стоило кому-то появиться в поле его зрения. – Скорухин избил меня! Украл девочку! Убил её в сарае!
Люди шарахались при виде залитого кровью сумасшедшего. Они вжимались в стены, прижимая ладони к широко раззявленным ртам и тараща на него глаза. Но едва он проходил, будто безумный пророк, как за его спиной слышались трескучие возгласы:
– Что? Что он сказал? Избил? Украл?..
Пересуды, кажется, наполняли старика силами. Дмитрий Юрьевич не бросался обвинениями. Он обличал, гордо расправив плечи и подняв голову.
57.
Катя снова застыла на границе между реальным миром и его мутным отражением, в котором существовали лишь серые тени и отголоски былых страданий. С неожиданной и непрошенной чёткостью девушка вдруг осознала, что чудовищные тени, которые так напугали её в прошлый раз – никто иные, как предыдущие жертвы маньяка.
Расплывчатые силуэты снова выросли из тёмных углов комнаты, куда толком не долетал свет слабой лампочки. Они пульсировали, искажаясь в
Тени манили её к себе. Тени приняли девушку как одну из них. Как очередную несчастную, замученную кровожадным чудовищем.
– Здесь не будет счастья… – донёсся голос диктора, в прошлый раз суливший девушке страдания и страшную смерть. – Не будет освобождения. Не будет света. Ты станешь одной из нас. Ты уже одна из нас. Одна из нас. Одна из нас…
– Одна из нас… – глухо рыкнуло безногое нечто из-под койки.
– Одна из на-а-ас! – зашлись в сиплом многоголосом вое серые силуэты на стенах.
Кате захотелось, чтобы всё закончилось. Захотелось вырваться из подвала и бежать, бежать… не обращая внимания на боль, не думая о том, что на спине расцвёл уродливым цветком огромный синяк, два или три ребра наверняка сломаны. Не задумываясь о том, что, пнув её в живот, маньяк скорее всего отбил ей некоторые из внутренних органов. Что удар головой об бетонный пол наверняка не обошёлся без сотрясения.
Но, даже будь дверь открыта, у девушки не хватило бы на побег сил. Поэтому она лишь замотала головой из стороны в сторону, словно споря со своими потусторонними собеседниками. Тени завыли разочарованно. Тени завыли зло и осуждающе. В голосе монстра под койкой зазвучала жадность.
– Одна из нас!
Катя глубоко вдохнула, чувствуя, как расправившиеся лёгкие больно нажали на что-то в животе. И крикнула во всё горло:
– Нет!
Тени дрогнули и зашевелились быстрее, словно боясь, что ещё немного – и девушка вырвется из их гостеприимно распахнутых объятий. Они судорожно задёргались на стенах и в тёмных укрытиях, стремясь добраться до неё, дотронуться хотя бы кончиками пальцев, оросить своими слезами, сжать в объятиях, впитать угасающее тепло её тела…
– Нет! Нет, нет, нет!
Катя раз за разом выкрикивала одно и то же слово, словно примитивное и древнее заклинание, которое знают даже грудные дети, плачем отгоняющие высунувшихся из шкафов монстров. Она кричала, чувствуя, что с каждым её воплем тени отступают всё дальше, напуганные громким звуком. И поэтому она снова и снова хватала ртом воздух и вопила, отчаянно и зло.
Когда силы оставили её, и боль в лёгких стала настолько сильной, что она могла дышать лишь короткими прерывистыми глотками, Катя поняла, что она проиграла битву. Сейчас эти тени уволокут её к себе, в холодное серое небытие, и она тоже будет проводить вечность, шурша под узкой железной койкой, завывая, не в силах отделиться от серой бетонной стены, или голосом диктора с давно забытого коротковолнового канала объявлять смерть новым мученикам…
Но ничего не происходило. Девушка открыла глаза, сощурившись от слабого сияния лампы, напомнившей ей зависшую под потоком маленькую звезду. С трудом покрутив головой, она поняла, что тени ушли. Пропали с серых шершавых стен. Больше никто не таращился на неё из-под узкой лежанки. Дыра туалета превратилась просто в вонючее отверстие в полу. Катя ощутила, как у неё в животе зарождается приятное тёплое чувство, и подумала, что это ликование, но ошиблась. Уже в следующий миг она разрыдалась от облегчения.