Сыновья Ананси (Дети Ананси) (Другой перевод)
Шрифт:
– Да что он здесь забыл? – спросил Толстяк Чарли.
– Тайна банковских вкладов. Дешевая недвижимость. Нет договора об экстрадиции. А может, ему нравятся цитрусовые.
– Он два года держал меня в страхе, – сказал Толстяк Чарли. – Я собираюсь положить себе еще немного этой рыбы с жареными бананами. Ты как?
– Мне хватит, – сказала Дейзи. – Для десерта нужно место оставить.
Толстяк Чарли направился к буфету в обход, чтобы не попасться певице на глаза. Певица была очень красива, а ее красное платье с блестками так и сверкало при ходьбе. Она пела лучше, чем играла группа. Ему
Он наполнил тарелку в основном той же едой, что понравилась ему при первом подходе. Эти велосипедные прогулки по острову, подумал он, здорово влияют на аппетит.
Когда он вернулся к столику, напротив Дейзи сидел Грэм Коутс, на лице его было нечто, смутно напоминавшее бороду. И еще он улыбался, как хорек на стероидах.
– Толстяк Чарли, – сказал Грэм Коутс, сдавленно посмеиваясь, – это поразительно, не правда ли? Я пришел к тебе поговорить тет-а-тет, и кого же я вижу? Этого славного маленького офицера полиции. Прошу, присядь вон туда и постарайся не устраивать сцен.
Толстяк Чарли застыл как восковая фигура.
– Сядь, – повторил Грэм Коутс. – Мой пистолет приставлен к желудку мисс Дэй.
Дейзи жалобно посмотрела на Толстяка Чарли и кивнула. Ее руки лежали на скатерти ладонями вниз.
Толстяк Чарли сел.
– Руки держи так, чтобы я их видел. Положи на стол, как она.
Толстяк Чарли повиновался.
Грэм Коутс шмыгнул носом.
– Я всегда знал, что ты коп под прикрытием, Нанси, – сказал он. – Провокатор, а? Пришел в мою контору, подставил меня, ограбил.
– Я никогда… – начал Толстяк Чарли, но, заглянув в глаза Грэма Коутса, заткнулся.
– Мнил себя таким умным, – сказал Грэм Коутс. – Думал, я куплюсь. Вот почему ты подослал ко мне тех двоих, так? Тех, что в доме. Ты и правда думал, что я поверю, будто они с круизного теплохода? Если ты пытаешься меня надуть, тебе придется здорово потрудиться. Кому еще ты рассказал? Кто еще в курсе?
– Я не совсем понимаю, о чем вы, Грэм, – сказала Дейзи.
Певица допевала «Some of These Days»: голос у нее был блюзовый, богатый, он бархатно обволакивал слушателей.
Наступят дни,Когда по мне ты затоскуешь,Наступят дни,Когда ты одинокой будешь,Тебя уж я не обниму.Не поцелую…– Вы оплатите счет, – сказал Грэм, – я проведу тебя и девушку к машине. И мы поедем ко мне, где и поговорим по-людски. Захотите меня одурачить – пристрелю обоих. Усек [82] ?
Толстяк Чарли еще как усек. Он также усек, кто был за рулем черного «мерседеса», и что он, Толстяк Чарли, был сегодня на волосок от гибели. Он начал понемногу усекать, что Грэм Коутс окончательно выжил из ума, и у них с Дейзи почти нет шансов выйти из этой передряги живыми.
82
В
Певица допела. Сидевшие тут и там посетители аплодировали. Толстяк Чарли держал руки на столе ладонями вниз. Он посмотрел через Грэма Коутса на певицу и подмигнул ей глазом, который тот не видел. Певице уже надоело, что все избегали ее взгляда, и когда Толстяк Чарли ей подмигнул, она чрезвычайно обрадовалась.
– Грэм, действительно, я здесь из-за вас, но Чарли просто… – Дейзи запнулась, и на ее лице появилось выражение, какое обычно появляется у человека, когда дуло пистолета втыкается в живот еще глубже.
– Послушайте, – сказал Грэм Коутс. – Ради собравшихся здесь невинных очевидцев давайте делать вид, что мы – добрые друзья. Я собираюсь засунуть пистолет в карман, но он по-прежнему будет направлен на вас. Сейчас мы встанем. Мы пойдем к моей машине. И я…
Он замолк. Женщина в блестящем красном платье с микрофоном и сияющей улыбкой направлялась к их столику. Она подошла к Толстяку Чарли.
– Как тебя зовут, милый? – спросила она в микрофон и сунула его под нос Толстяку Чарли.
– Чарли Нанси, – сказал Толстяк Чарли глухо и с дрожью в голосе.
– И откуда ты, Чарли?
– Из Англии. Я и мои друзья. Мы все из Англии.
– И чем ты занимаешься, Чарли?
Все замедлилось. Это как спрыгнуть с утеса в океан. Был только один путь. Он набрал в грудь побольше воздуха и сказал:
– Я сейчас временно не у дел, – начал он. – Но вообще-то я певец. Пою. Вот как вы.
– Как я? И что же ты поешь?
Толстяк Чарли сглотнул.
– А что вы играете?
Она повернулась к его соседям по столу.
– Как думаете, уговорим мы его спеть для нас? – спросила она, размахивая микрофоном.
– Эээ, не думаю. Нет. Безуславно, об этом не может быть и речи, – сказал Грэм Коутс.
Дейзи пожала плечами, не отрывая рук от стола.
Женщина в красном платье повернулась к залу.
– А что думают остальные? – спросила она.
Раздались редкие хлопки отдыхающих и более активные – обслуживающего персонала.
– Спой нам что-нибудь! – крикнул бармен.
Певица склонилась к Толстяку Чарли и, прикрыв рукой микрофон, сказала:
– Лучше какую-нибудь из тех, что ребята знают.
– Они знают «Under the Boardwalk»? – спросил Толстяк Чарли, и она кивнула, объявила следующий номер и передала ему микрофон.
Группа начала играть. Певица провела Толстяка Чарли к маленькой сцене. Сердце бешено колотилось в груди.
Толстяк Чарли начал петь, и все стали его слушать.
Все, чего он хотел, – это выиграть немного времени, но стеснения он при этом не чувствовал. Никто в него ничего не швырял. В голове хватало места, чтобы думать. Он видел, что делает каждый в этом зале: туристы, обслуга, люди у барной стойки. Он мог видеть все: например, бармена, готовящего коктейль, и старушку, которая в дальнем углу зала заливала кофе в огромную пластиковую чашку. Он все еще был перепуган и разозлен, но он собрал и ужас, и злобу и передал их песне, и из них получилась песня о неге и любви. А пока пел, он размышлял.