Сыны Солнца
Шрифт:
— Я не ожидала ничего другого, — разбитым голосом произнесла несчастная женщина.
— Волки жаждут крови, — пробормотал сквозь стиснутые зубы Минати.
— А также и боги, дитя мое, — простонала мать. — Значит, я действительно оскорбила богов, раз это утверждает весь народ.
Ужасный удар совершенно лишил ее сил сопротивляться и она уже готова была безропотно подчиниться своей участи. Минати же, наоборот, разгорячился.
— Боги приказывают чтить жизнь, которую они сами же вдохнули. Закон, который ты нарушила, есть лишь человеческий закон. Ты оскорбляешь именно
Видя, что она робко смирилась перед его гневным порывом, он мягко продолжал, нежно проводя рукой по ее голове:
— Прошу тебя, мать, не говори мне больше, что весь народ против нас. Видишь? К нам пришла сама дочь великого вождя. Чтобы принести тебе слова надежды и утешения, она презрела ночную тьму. Посмотри, мать, как колючки оцарапали ее руки.
В глазах Лиласитэ появились слезы и повисли на ее длинных ресницах, а губы произносили слова надежды, которых так страстно ждал Минати.
Выйдя из священной пещеры, ее отец имел тайное совещание с Куа и с несколькими своими друзьями. Арва-Па-лаке, самый старый мужчина племени, велел принести себя туда на носилках.
— Он лучше всех знает заветы племени и уверяет, что уже с незапамятных времен смертный приговор имели право выносить только народные собрания и что такие дела должны обсуждаться открыто.
Руководясь этим обычаем, Виссили-Рора предполагает созвать народ с тем, чтобы обвиняемые могли сказать что-нибудь в свое оправдание. Но дочь вождя сама придавала мало значения этой последней попытке и умоляла своих друзей бежать, пока они еще были на свободе и могли располагать собой.
— Завтра, быть может, — уговаривала она, — будет уже слишком поздно.
Таламара отрицательно покачала головой: силы ее совершенно истощены и она предпочитает на месте ожидать исхода событий, которому решила подчиниться. Минати же, напротив, признался, что он уже думал об этом выходе и уже примирился с ним. Он еще колебался, так как чувство гордости боролось в нем с благоразумием.
Вдруг у входа в пещеру обрисовался уродливый силуэт. Это был Куа. Но куда девались его прежняя живость и веселье? Унизительное для его самолюбия поражение на совещании, казалось, придавило его и еще уменьшило его рост. Он почти ползком добрался до лежавшей Таламары и как будто пришел к ней вымаливать себе прощение.
Но, не желая терять попусту слов, он даже не пытался объяснить ей причину своей неудачи. Из тайного совещания с Виссили-Рора и его друзьями он вынес убеждение, что Таламара и ее сын поступили бы предусмотрительно, если бы они хоть на несколько дней скрылись в леса. Что же касается народного собрания, то оно не внушало карлику никакого доверия; он опасался фанатизма Медвежьей Лапы и его влияния на наивное воображение яванов. Куа в коротких словах высказал им решающий довод: исчезновение обвиняемых пришлось бы на руку вождю и он мог бы ускорить отбытие послов, не вызывая подозрений в пристрастии.
Но Таламара была в таком состоянии, что нечего было и думать о том, чтобы отправить ее среди ночи. И было решено, что Минати один, захватив с собою немного мяса и шкур для подстилки, должен немедленно
Рассвет наступил очень быстро. Утренняя заря окрасила пурпуром небо и в лазури показался золотой шар, а несчастная женщина все еще была в состоянии какого-то оцепенения. К чему все это? Зачем? Неужели она за двадцать лет безуспешной борьбы со злым роком не имеет права почувствовать усталость? Пусть лучше свершится судьба. Теперь, когда ее сын был вне опасности, ей нечего больше беспокоиться о проклятом законе.
Внезапно долины огласились хриплыми звуками бизоньих рогов, созывающими народ к трем дубам. Вскоре у входа в пещеры появились какие-то подозрительные люди. Несчастная женщина, поддерживаемая с одной стороны Лиласитэ, а с другой Пивитой, последовала за ними. Карлик смотрел вслед удалявшейся Таламаре и на глазах у него блестели слезы.
Ее привели к трем дубам и вытолкнули на середину круга, окаймленного гладкими камнями. Она была почти в беспамятстве и все происходящее представлялось ей дурным сном. Обвинитель кричит и визжит; голос Жабы звучит, как труба. В толпе раздаются неистовые вопли и смешиваются с мольбами. Но Таламара не слышит ничего. Ее допрашивают, она не отвечает.
— Женщина, что ты можешь сказать в свое оправдание?
— Вы разве не видите, что она потеряла рассудок?
— Женщина, ты бы хоть сказала, что сожалеешь о содеянном.
— Боги жаждут ее крови и плоти от ее плоти.
— Женщина, пойми, что дело идет о твоей жизни и жизни твоего сына. Отвечай же! Скажи что-нибудь в свое оправдание.
…О жизни твоего сына!.. Ее оцепенения как не бывало. Она как бы очнулась от внезапного толчка. С трудом переводя дыхание, она глухим голосом произносит:
— Жизнь моего сына…
— Женщина, прислушайся к моим словам. Я, Виссили-Рора, сын Панда-Уле, великий вождь, избранный племенем с Дордони и справедливый муж, я тебе приказываю, чтобы ты защищала свою жизнь и жизнь твоего сына, и вот я тебя спрашиваю…
Как разъяренная тигрица, выпрямилась она в своих лохмотьях:
— Кто смеет коснуться моего мальчика? Вы, с вашим законом? Тем самым, пожирающим людей законом, который я нарушила. Ну, так вот! Я перед вами. Я явилась на расправу. Что ж! Переломайте дубинкой мои кости и бросьте меня в овраг на съедение гиенам. Но запрещаю вам трогать мое дитя, дикие яваны, купающие своих богов в человеческой крови.
— Она заслуживает, чтобы ее убили на месте!
— Ее надо убить вместе с ее недоноском! Они позорят расу!
Несмотря на град оскорблений, она гордо подымает голову и глаза ее загораются:
— Безумцы! Он — гордость расы. А вы его отвергаете и преследуете. Благодаря вещам, которые выходят из его головы и которые изготовляют его руки, слава о вас донеслась до самых берегов синего моря и выше гор, где обитают орлы.
— Отцы наши прожили и без его выдумок!
— Боги требуют его смерти!