Сыщица начала века
Шрифт:
– И еще, ваше превосходительство! – выкрикнула я заполошно. – Попросите у господина Аверкиева, пусть узнает: часты ли перекрестные звонки между этими двумя абонентами, квартирой Ярошенко и тем другим господином. Быть может, барышни вспомнят.
Городской прокурор слово в слово повторил мою просьбу, присовокупил к ней:
– Жду срочного вызова, – и, положив трубку, повернулся ко мне: – Елизавета Васильевна, хочется надеяться, вы и в самом деле знаете, что делаете, и… – тут он как-то сконфуженно ухмыльнулся, – и что заставляете делать нас всех. Как говорят галантные французы, чего не совершат мужчины ради… Впрочем, ладно, – осекся он, махнув рукой, – сие к делу не относится. Однако вы изволили сказать, что у вас две просьбы. Какова же вторая?
– Она касается до господина Хоботова. Извольте, ваше превосходительство, послать кого-то из агентов на улицу Малую Печерскую, к дому Ярошенко. Шагах в полусотне от него, если идти в обратную от Сенной площади сторону, должна валяться на земле баночка, маленькая такая, стеклянная. Вполне может быть, что она разбита, но это не страшно. Следует найти и подобрать только наклейку от нее, исписанную по-латыни. Именно наклейка мне и нужна сейчас.
Мне показалось, что брови начальника уголовной полиции выползут с его лба, словно живые мохнатые гусеницы…
– Позвольте, ваши превосходительства, – послышался в это мгновение голос Смольникова. – Позвольте мне заняться этим делом. Я, кажется, понимаю, о чем ведет речь госпожа Ковалевская. С вашего разрешения, я пошлю на Малую Печерскую с точными указаниями кучера Филимонова. Не сомневаюсь, он отыщет требуемое.
Брови Хоботова медленно, но верно воротились на лоб.
– Из… извольте, Георгий Владимирович, действуйте, – проговорил прокурор озадаченно. – А вы, любезная Елизавета Васильевна, не соблаговолите ли объясниться?
Вышеназванный Георгий Владимирович (он же товарищ прокурора Смольников) задержался в дверях.
– Ваше превосходительство, – проговорил он чуть ли не с мольбой, – сделайте божескую милость, не расспрашивайте госпожу Ковалевскую до той минуты, покуда я не вернусь. Клянусь, я живой ногой! Только отправлю кучера на поиски наклейки – и назад!
Я дерзко поглядела в черные, непроницаемые глаза.
«Хочешь насладиться зрелищем моего унижения, негодяй, насильник, пошляк? – говорил мой взгляд. – Ну так это тебе не удастся!»
Конечно, можно не сомневаться: Филя ничего не найдет. Даже и искать не станет! Несомненно, Смольников, жадно алчущий моего провала, даст ему на сей счет самые непререкаемые указания. То есть с надеждой на это вещественное доказательство можно проститься. Однако я считала ниже своего достоинства спорить сейчас со Смольниковым.
Пусть идет! Пусть делает что хочет! В конце концов, бог, который помогает правым, должен быть на моей стороне!
– Ну хорошо, – проронил между тем прокурор. – Мы подождем вашего возвращения, но вы уж поспешите, сударь.
– Глазом не успеете моргнуть, как я здесь буду!
Когда до нас донеслись эти слова, Смольникова уже не было в кабинете.
Воцарилось молчание. Я взяла со стола один из карелинских отпечатков письма и принялась его разглядывать, цепляясь взглядом к самым незначительным особенностям почерка. Конечно, человек, писавший это письмо, попытался елико возможно нивелировать индивидуальность своей руки, однако что-то есть вот в этой манере заострять букву У внизу, в этой чуть наклонной крышечке Д, в том, как написана ижица строчная…
Дверь распахнулась, ворвался запыхавшийся Смольников, и в это самое мгновение раздался звонок.
Птицын схватил трубку:
– Да! Слушаю вас, Флориан Ардальонович!
– Успел? – громким шепотом спросил Смольников, глядя на меня. – Вы еще ничего не рассказали?
У него был совершенно мальчишеский, заговорщический вид, и эта улыбка…
А, ну понятно. Он просто опасался, как бы я чего не рассказала о том гнусном нападении на меня и покушении на мою честь!
– Успокойтесь, Георгий Владимирович, – холодно ответствовала я. – О том, что вас так заботит, я не сказала ни единого слова!
Улыбка на ярких, вишневых губах Смольникова мгновенно полиняла.
– Благодарю, – проговорил он сдержанно и опустился на первый же свободный стул, хотя сначала – я готова в этом поклясться! – разлетелся сесть рядом со мной.
Вот еще! Больно надо!
– Тише, господа! – прошипел, прикрыв трубку ладонью, Птицын. – Мешаете!
Теперь стало слышно, как шуршит по бумаге карандаш прокурора: он слушал Аверкиева и быстро делал какие-то заметки на листке бумаги. Разговор длился недолго, минуты две.
– Благодарю, Флориан Ардальонович, – наконец сказал Птицын с большим чувством. – Хочется верить, что данные вами сведения помогут раскрытию страшного по своей жестокости преступления. Всего доброго вам. Супруге и деткам поклон. Я вам позднее протелефонирую, если не засидимся тут за полночь.
Он дал отбой и посмотрел на нас выжидательно.
– Не томите, Симеон Симеонович! – взмолился Хоботов. – Что вам сказали?
Птицын глянул на меня исподлобья, и тут меня словно волной приподняло. Приподняло – и понесло, словно парусную лодку, поймавшую ветер!
– Погодите, не говорите! – воскликнула я. – Звонок к Ярошенкам поступил от господина, чья фамилия начинается на литеру В.? Так? Это так?!
– Так, – кивнул Птицын. – Но позвольте, Елизавета Васильевна, коли вы все заранее знали, так зачем меня…
– Я не знала, а лишь предполагала, – безо всякой почтительности перебила я начальство. – Теперь знаю доподлинно. А второе мое предположение подтвердилось?
– В точности подтвердилось и оно, – усмехнулся прокурор. – Перекрестные вызовы довольно часты, причем господин В. всегда просит позвать к телефону даму, чье имя начинается на литеру Л. Полагаю, сие имя вам тоже известно?