Сыщик-убийца
Шрифт:
— Вы говорили с ним?
— Нет еще. Прежде я жду объяснений от Плантада и хотел бы, чтобы вы присутствовали при моем разговоре.
В эту минуту в комнату вошел полицейский и передал начальнику полиции визитную карточку.
Он взглянул на нее и сказал:
— Введите этого господина.
— Это он? — тихо спросил комиссар.
— Да.
Вошел человек лет пятидесяти, маленький, худой, лысый, с красными мигающими глазами. Человеческое лицо может иногда походить на морду животного. Это удивительно напоминало морду хорька. Костюм не отличался ничем особенным.
— Здравствуйте, господин Плантад, — сказал начальник полиции, жестом отвечая на его почтительный поклон.
— Вы сделали мне честь, написав мне… — начал тайный агент.
— И вы аккуратно явились, — перебил начальник полиции. — Садитесь; мне надо задать вам несколько вопросов.
Плантад сел, скорее из повиновения, так как предпочел бы стоять в присутствии начальника.
— Я поручил вам, Плантад, тщательное наблюдение за агентами и инспектором, занимающимися делом фиакра номер 13.
— Да, и я стараюсь исполнить, по возможности лучше, данное мне поручение.
— Я хочу поговорить с вами по поводу ваших донесений.
— Разве они противоречат донесениям агентов?
— Нет. Вы были всюду, где были они; видно, что вы постоянно следили за ними. Но мне нужно получить от вас объяснения по поводу некоторых неясностей.
Плантад прикусил губу. Он инстинктивно чувствовал, что разговор пойдет о Тефере, и решил быть настороже, не зная, продолжает ли тот пользоваться милостью.
— О каких неясностях вы говорите? — спросил он.
— Я говорю относительно инспектора Тефера.
— Если я сказал о нем что-нибудь, то совершенно невольно. Я записывал мои замечания с точностью и беспристрастием.
— Я вполне вам верю; но это не мешает вашим донесениям не выражать всего и быть полными намеков. Вы приводите факты, но не выражаете своего мнения. Для чего не сказать прямо то, что бросается в глаза: Тефер не вполне исполняет свой долг и делается более чем ничтожным слугой? По всей вероятности, виной этому — утомление, так как он много работал. Но какое бы уважение ни внушал он мне, я, не колеблясь, расстанусь с ним, когда мне будет доказана его неспособность.
Плантад был честолюбив. Кроме того, он в высшей степени обладал гением полицейского; его положение тайного агента не нравилось ему, его привлекала деятельность, трудности, решение загадок. Он уже давно завидовал Теферу и мечтал получить его место.
Последние слова начальника полиции заставили его принять решение, перед которым он отступал до сих пор: он решил оставить всякую осторожность и нанести смелый удар, так как представлялся случай уничтожить врага.
— Я должен повиноваться, — сказал он, — и буду говорить прямо, если вы прикажете. Да, вы правы, Тефер действует с преступной небрежностью. Зная, что ему вполне доверяют, он злоупотребляет этим. К чему так беспокоиться, говорит он себе, жалованье аккуратно получается каждый месяц, не все ли равно, если то или иное следствие не приведет ни к чему? — мне заплатят не меньше, а неуспех, конечно, не припишут моей неспособности.
— Но, — вмешался комиссар, — если Тефер рассуждает таким образом, то он не должен занимать своего положения.
— Я никого не осуждаю, сударь, я только констатирую факты, — возразил Плантад.
— Дайте мне доказательства неспособности или нежелания инспектора, и я, не колеблясь, приму строгие меры.
— Я следил за ним, шаг за шагом, по поводу его следствия о фиакре номер 13 и утверждаю, что все его розыски не могли ни к чему привести. Если бы он исполнял свой долг, он уже знал бы, кто воры…
— Объяснитесь!
— Тефер бросался в разные стороны, задавал вопросы различным людям и в различных местностях, но, очевидно, спрашивал только для проформы, без малейшего желания узнать что-либо. Не правда ли, было безумием спрашивать, не видел ли кто-нибудь фиакр номер 13, когда известно, что воры заклеили номера. Нет сомнения, что он не должен был действовать таким образом в тайном деле, которое, по моему мнению, скрывает не только воровство, но и другое преступление, до сих пор еще неизвестное.
Услышав слова «неизвестное преступление», начальник полиции и комиссар переглянулись, и их внимание усилилось.
— Как действовал Тефер в начале следствия? — продолжал Плантад. — С неестественной наивностью. Он, который прежде интересовался малейшими подробностями, зная, что все имеет значение, даже не дал себе труда составить план, а между тем это дело было так легко проследить…
— Так легко проследить?… — повторил начальник полиции.
— Да, — с сожалением ответил Плантад. — Надо было только хорошенько подумать. Надо было спросить себя: для чего могли брать этот фиакр? Конечно, не для того, чтобы украсть пальто и пятьсот франков, о присутствии которых в фиакре никто не знал. Очевидно, что экипаж был нужен для похищения женщины. Куда отвезли эту женщину, эту жертву, которую ждало насилие или смерть?
— Но почему вы думаете, что женщина не свободно следовала за своими спутниками? — перебил комиссар.
— Это очевидно! — вскричал агент. — Только похищением можно объяснить кражу экипажа и предосторожности, принятые, чтобы скрыть номера.
— Да, это правда.
— Вот что должен был бы сказать себе Тефер, — продолжал Плантад.
— Конечно. Но вы сказали себе это, а тем не менее не можете решить загадку, куда увезли женщину.
— Я, конечно, мог бы ответить, если бы получил приказание действовать как Тефер и его агенты.
— Что же вы бы сделали?
— Я предвидел бы, что результатом похищения непременно будет какой-нибудь необычный случай, и стал бы отыскивать этот случай во всем Париже и его окрестностях. Я потребовал бы ежедневные донесения всех комиссаров округов относительно происшествий и жалоб, заявленных в их бюро. Я рассмотрел бы глинистые дороги, по которым проехал фиакр… Я снял бы отпечатки колес и подков лошади, чтобы иметь возможность сравнить их… И все эти розыски, несомненно, доказали бы мне, что фиакр номер 13 въезжал на холм патронного завода по дороге через деревню Баньоле и спустился к Монтрейлю по другой стороне холма, остановившись на какое-то время перед уединенным домом, который, час спустя, стал жертвой пламени. Я был бы почти убежден, что женщина или молодая девушка, похищенная в фиакре, погибла в этом пожаре, зажженном нарочно.