Т-34 и другие рассказы о войне
Шрифт:
– Я отказываюсь от всех показаний, данных ранее на следствии и в суде. И больше говорить ничего не хочу.
Под аккомпанемент выкриков из толпы он сел на место в зале, а мысленно вернулся к событиям прошлого лета, когда первый раз беседовал с сотрудниками КГБ…
Лето 1978 года, Москва
Сын расстрелянного мельника Василий Меренков был вызван на допрос на Лубянку и сейчас беседовал со следователем. Когда он рассказал ему все, что смог вспомнить, из своего военного прошлого, следователь задал вопрос:
– Итак, что же получается?
– Если коротко, то да.
Следователь с явным неудовольствием взглянул на Меренкова.
– Но расстрел отца и матери произвела вот эта женщина? – он выложил на стол несколько фотографий разных времен, на каждой из которых была изображена Антонина Никитина.
– Да, она. Только тогда она была в форме НКВД.
– Ну, гитлеровцы часто переодевались в форму НКВД, когда шли на свои злодеяния. Например, под Катынью, когда польских военнопленных расстреливали…
– Но ведь тогда шла эвакуация, и немцев там быть не могло!
– Во– первых, вы можете путать в силу малолетнего возраста эти события…
– Но…
– …а во– вторых, в Катыни расстрел произошел в 1940 году. Войны тоже тогда не было и, чисто теоретически, не было немцев на территории Белоруссии. А вот попали как– то…
– А как быть с детским домом? Зачем палачу, который меня не добил, навещать меня там, если его руководством была поставлена ему совершенно иная задача?
– Совесть замучила. У палачей, а особенно у женщин, такое часто встречается… И вообще – вы задаете слишком много вопросов, не имеющих отношения к делу. Не только вы, но и иные свидетели – один из которых, да будет вам известно, успел пожертвовать жизнью в ходе следствия – дают показания о причастности Никитиной к зверствам гитлеровцев в Локоте. Вы должны воспринять это как данность. И от этого, что называется, «танцевать» в процессе дачи показаний в суде.
– То есть вы меня, свидетеля, как бы ориентируете на определенные показания? – удивленно спросил Меренков.
– Слов– то каких набрались, – скептически процедил следователь. – Не ориентируем, а приказываем. Ориентируют – это на Западе. Частные сыщики вроде Ната Пинкертона. А КГБ приказывает!
– Но ради чего? Кому нужна ложь?
– Еще раз вам говорят, это не ложь, – силовик уже начинал сердиться на своего недогадливого собеседника. – Это всего лишь восстанавливаемая вами по памяти с нашей помощью правда. Бывает трудно ее восстановить в отрыве от реалий, которые вы могли не знать или забыть в силу возраста. Для этого есть мы и есть историческая действительность, теперь уже ставшая очевидной. И еще. Хочу, чтобы вы правильно поняли. Если вы начнете отклоняться от этой линии, вас не поймут не только в суде, но и в других организациях. Поверьте, мы умеем контролировать исполнение своих приказов и наказывать за увиливание от него.
Лето 1943 года, Брянск
«Знание – сила», говорил Фрэнсис Бэкон. В этом плане пропаганда всегда играет с людьми злую шутку. Она затыкает им уши и не дает мобилизоваться в случае действительно опасной ситуации. Пока локотское радио сообщало о надоях, посевах и торговле с рейхом, произошел перелом в ходе войны, и части РККА начали потихоньку стягиваться на подступы к Брянску. Антонина поняла, что дело плохо, когда Бронислав, придя однажды домой, сообщил ей о том, что набирается народное ополчение. Она в числе первых вошла в состав этих отрядов, но в последний момент решение об обороне Локотя было отменено – слишком велики были части РККА, практически взявшие самоуправление в осаду. Решено было уходить.
Перед отходом Бронислав и Антонина, в сопровождении десяти полицейских, собрались посетить детский дом. Эвакуировать целиком его было невозможно, потому детей оставили, что называется, «на милость победителя». А вот Васю Меренкова они решили забрать. Только не учли, что хитрый Сабуров, анализируя план отступления немцев из Локотя, первым пунктом в нем обозначил именно детский дом – он помнил, что появление жившего там Васи привело к концу их отношений с Антониной. Сам отряд во главе с Брониславом только подходил к приюту – у них еще были дела при эвакуации города, – когда Тоня первая пришла сюда. И стоило ей перешагнуть порог дома, как Сабуров вышел ей навстречу, держа пистолет у виска мальчика. Как по мановению волшебной палочки, отовсюду высыпались его партизаны.
– Ну здравствуй, Тоня. Говорил я тебе, что моя возьмет, и я тебе еще пригожусь, а ты не верила…
– Отпусти мальчика, – решительно заговорила Антонина. Она, хоть и была в меньшинстве, ни его, ни его людей не боялась.
– Отпущу, а ты пойдем со мной.
– Еще чего!
– Здесь я условия ставлю, а не ты. Время твое и твоего ухажера прошло… Не захотела тогда дать мне, так уж я теперь отыграюсь за все. Такое тебе покажу, ух!
Его бойцы захохотали, а Тоня, воспользовавшись отвлечением их внимания, бросила взгляд в окно – было видно, как из ближайшего подлеска выходили люди Каминского.
– Мальчика, говорю, отпусти. Тогда пойду с тобой.
– А куда его?
– Отдай его Брониславу.
Сабуров поразмыслил и согласился. Видя в окно приближение отряда и не желая столкновения, он вышел во двор, держа мальчика на прицеле. Вскоре во главе своего отряда показался Каминский.
– Стой, где стоишь! – крикнул ему Сабуров, тряся за плечи плачущего Васю. Тоне он велел остаться внутри.
– Что тебе надо?! – спросил Бронислав, тщетно ища глазами возлюбленную.
– Ты же за ним пришел, верно?
– Верно.
– Так вот. Я отдам его тебе, а ты мне отдай Антонину…
– Не получишь ты ее!
– Не торопись! Она в доме. Там полно моих людей. В лучшем случае дождемся наших, в худшем и ее, и пацана с собой заберем. Так как?
Каминский задумался. В этот момент из окна показалось лицо Антонины. Она кивнула ему. Тот опустил голову – условия Сабурова пришлось принимать. В эту минуту в небе что– то засвистело.
Всеобщее внимание оказалось приковано к облакам, которые со свистом разрезали советские самолеты. Минута – и одна, вторая, третья бомба с грохотом стали падать на землю, разрываясь и вздымая в воздух огромные грязно– огненные столбы пыли. Сабуров упал, оглушенной ближним разрядом, и в этот момент мальчик кинулся к Брониславу. Тот звал возлюбленную, но она не видела и не слышала его, отделенная от своего отряда клубами дыма и огня. Она только кричала: «Беги, беги!».