Т. 4. Сибирь. Роман
Шрифт:
Поля рассказала о приезде на заимку Ермолая Лoпаткина, о «яме», вокруг которой шел торг, о намерении Епифана Криворукова нанять артель остяков для тайного лова ямной рыбы.
Шустов выслушал Полю, не перебив ее ни единым словом. Только желваки катались на щеках под бледной кожей, заросшей жидким волосом.
— Пойдем в дом. Тайна в самом деле неожиданная. Надо обдумать, — сказал вдруг Шустов и зашагал впереди Поли.
На крыльце он остановился, спросил, как зовут его новую знакомую.
— Сообщила ты, Поля, прямо сногсшибательную новость, — присаживаясь на то же место, сказал Шустов. — Ты только подумай, что они задумали! Обокрасть народ,
Когда Шустов впервые зашел в дом, он показался Поле и хилым и старым. Теперь она смотрела на него с удивлением. Шустову, по-видимому, было не больше сорока лет, он полон был энергии и задора. Поля, конечно, пока не догадывалась, что саратовский рабочий Шустов, изнуренный здесь, в ссылке, нуждой, вмиг ожил и загорелся, потому что почувствовал в том, о чем она ему рассказала, общественное дело, которое лишь одно молодило его, успокаивало физические страдания и боли.
— Если потребуется, Поля, я к тебе еще прибегу… И ты помни: никто-никто, ни один человек, кроме меня, не будет знать, от кого я проведал об этом секрете, — встав с табуретки и беря Полину руку в свою костистую, широкую ладонь, сказал Шустов.
— Мне все равно, узнают они или не узнают! Детей мне с ними не крестить! — беззаботно воскликнула Поля. В эту минуту она действительно не думала о себе, о том, как сложится ее судьба, если Епифан и скопцы узнают, что она выдала тайну «ямы». Ей было приятно, что вот сумела же она чем-то все-таки помочь Шустову, помочь его детишкам, которые почему-то представлялись ей такими же, как отец, длиннолицыми и густобровыми. «Уж если «яма» попадет народу, Шустову тоже кое-что достанется. Ведь только безрукий не сможет добыть из «ямы» хорошей рыбы», — думала Поля.
Но Шустов был иного мнения относительно поведения Поли.
— Нет, Поля, нет. Не то ты говоришь! На кой черт подставлять этим живодерам свою голову? Ты не думай, что они тебя пощадят! Запомни одно: волк никогда не станет человеком!
Шустов ушел, а Поля долго еще сидела у стола, раздумывая над тем, что произошло. «Ну ладно, пусть будет по-твоему, Василий Демьяныч: промолчу и про твой приход на заимку, и про то, что выдала я тебе их секрет. А вот что я скажу Никише, как с ним буду разговаривать? Может, и он обозлится на меня. Как-никак Епифан Корнеич — отец ему. Отец… А как же с Марфой? Такое про отца не очень-то приятно будет слушать… Уж лучше промолчу, пока промолчу, а там дальше видно будет… Нет, скажу, все скажу, как было: и о том и об этом. Пусть знает. Клялись ведь ничего друг перед дружкой не таить…»
Поля то к одному склонялась
Вечером Епифан и скопцы вернулись на заимку. Они были трезвые, говорили о чем-то тихо и озабоченно. Поля попыталась прислушаться к их говору, но понять из него ничего не сумела. После ужина на Полину половину пришел Епифан.
— Как, Палагея, соскучилась по дому? — спросил свекор, посматривая на сноху и про себя решая: знает о Марфе или не знает? Верит, что она знахарка или не верит?
— А чего же тут веселого-то? Завезли куда-то в трущобу, бросили одну и сижу, как в тюрьме, — ворчливо, недовольным тоном сказала Поля.
— Не попрекай, Палагея. В долгу не останусь. Одно крупное дело должно состояться. Хорошую выручку собираюсь иметь.
— Что за дело? — с наивным видом спросила Поля, будто она ни о чем и слыхом не слыхала.
Епифан заколебался: стоит ли сноху посвящать в подробности, не выболтает ли по простоте душевной какому-нибудь ненужному человеку?
— Погоди малость, Палагея.
— Ну, как знаете, — обиженно подобрала губы Поля и опустила голову.
Епифан потоптался на скрипучих половицах, но уходить не собирался. Поля поняла, что свекор не с пустым разговором пришел, насторожилась, вопросительно взглянула на него.
— Денег много мне надо, Палагея, — чуть вздохнул Епифан и подергал себя за серьгу в ухе. Поля давно уже приметила, что если Епифан в затруднительном положении, он дергает за серьгу — то ли от досады, то ли от нетерпения.
— Займите вон у своих дружков. — Поля обернулась к стене, разделявшей дом, ткнула пальцем в косяк.
— Да что ты, Палагея! У них в крещенье ледяшки не выпросишь, не то что денег. — Епифан понизил голос, помолчал, сказал нетвердо: — У меня на тебя надёжа.
— На меня? — с недоумением переспросила Поля. — С какой же стати?
— Хочу, чтоб поехала ты завтра домой, привезла поскорее сумму покрупнее. Расход большой будет. Не побоишься ехать одна? Пожалуй, с одной ночевкой до Голещихиной не добраться. — Епифан замолчал, ждал, что скажет сноха. А Полю радость словно омыла с ног до головы. Не то, что в Голещихину, а в самую Москву она готова съездить, лишь бы не торчать на этой проклятой заимке скопцов, не видеть их подобострастных лиц, не слышать их писклявых голосов. Да и свекор… Опостылела его пьяная морда, и после того, как случилась эта история с приездом Марфы, исчезли последние крупицы уважения к нему — отцу ее мужа. До сей поры свекор казался добрее, душевнее свекрови. Думалось, что он скорее поймёт ее желание жить с Никишей отдельно, поможет в нужный час. После того, что она увидела и узнала здесь, на заимке, трудно было ждать от него сочувствия, а уж содействия и тем паче.
— Что ж, раз надо, то поеду. Бояться мне нечего. За конем ухаживать я умею, а дорога хоть и незнакомая, да ведь язык до Киева доведет, — не выдавая своей радости, сдержанно сказала Поля.
— А вот когда обратно поскачешь, посматривай, Палагея. Суму для верности пришей к рубахе, к лифчику. Мало ли нонче по дорогам варначья шатается? Раньше мы жили в Нарыме в спокойствии. Знать никто не знал, что такое воровство. Жили — душа нараспашку, — пустился в рассуждения Епифан, явно довольный тем, что сноха не стала упрямиться и согласилась одна отправиться в путь.