Шрифт:
Дама ещё раз осмотрела фотографию и вернула её Т.
— Ну хорошо, — сказала она. — В конце концов, кто я такая, чтобы вам отказать? Только не садитесь рядом с ламой Джамбоном. Можете задавать интересующие вас вопросы, но не перебивайте говорящих. Идите за мной.
В гостиной, украшенной портретными эстампами (Эпиктет, Марк Аврелий и ещё кто-то бородатый), сидело около десяти человек разного вида и возраста. Т. сразу понял, что журналист, о котором говорила дама с камелией — это украшенный подусниками господин с багровой апоплексической шеей, чем-то похожий на Кнопфа (даже костюм на нём был в шоколадную клетку). Он сидел особняком от остальных.
Стулья
Слева от портрета к стене был прикреплён квадратный кусок картона с рукописной надписью:
Ум — это безумная обезьяна, несущаяся к пропасти. Причём мысль о том, что ум — это безумная обезьяна, несущаяся к пропасти, есть не что иное, как кокетливая попытка безумной обезьяны поправить причёску на пути к обрыву.
Соловьёв
Справа от портрета был другой картон, побольше:
Ты не строка в Книге Жизни, а её читатель. Тот свет, который делает страницу видимой. Но суть всех земных историй в том, что этот вечный свет плетётся за пачкотнёй ничтожных авторов и не в силах возвыситься до своей настоящей судьбы — до тех пор, пока об этом не будет сказано в Книге… Впрочем, только свет может знать, в чём судьба света.
Соловьёв
Под портретом висел третий картон:
Умное неделание беззаботно. Если описать его на символическом языке момента, оно таково — Ваше Величество, вспомните, что вы император, и распустите думу!
Соловьёв
«Ну, это они для жандармов повесили, — подумал Т. — Хотя… Победоносцев ведь упоминал про святого. Исихия и помысел-самодержец. Жаль, что так и не успели толком поговорить…»
Дама с камелией заметила, куда он смотрит, и улыбнулась.
— Да-с, умственные построения Владимир Сергеевич не жаловал… Но его тайные последователи в высочайших сферах понимают всё слишком буквально. Сколько дум уже распустили — а он совсем не о том говорил.
— А о чём? — спросил Т. — Что это за император?
— Я, если позволите, объясню после собрания, тут в двух словах не скажешь. Сейчас уже времени нет. Садитесь вот здесь, с краю…
Она легонько хлопнула в ладоши.
— Итак, начинаем. Владимир Сергеевич не хотел, чтобы мы, вспоминая его, проводили наши встречи по определённому ритуалу. Он не желал, чтобы мы уподоблялись религиозной секте — это пугало его больше всего. Он говорил примерно так — ну встретитесь, вспомните про меня, посмеётесь…
У дамы с камелией задрожал голос, она сморгнула, и Т. внезапно, безо всяких ясных оснований для такой мысли, решил, что она, скорей всего, была когда-то подругой Соловьёва, а девчушка, увиденная им у подъезда — их дочь.
— Но некоторые неизбежные традиции, — продолжала дама, — у нашего маленького общества всё-таки выработались, отрицать это глупо. Благодарная память о Владимире Сергеевиче уже протоптала себе, так сказать, определённые тропинки… Одна из них — это короткая медитация, с которой мы начинаем наши встречи. Суть в том, что мы тихо вглядываемся вглубь себя и пытаемся ощутить в себе Читателя — таинственную силу, создающую нас
— Я? — удивлённо переспросил Т., заметив, что дама смотрит на него.
— Простите, но вы так… так подняли брови, и я решила…
— Нет-нет, — отозвался Т., — у меня никаких возражений. Просто, насколько я понимаю учение Владимира Сергеевича, пытаться увидеть в себе читателя бесполезно.
Дама с камелией слегка покраснела.
— Отчего вы так думаете?
— Оттого, — ответил Т., — что это не в нас присутствует читатель, а наоборот — мы возникаем на миг в его мысленном взоре и исчезаем, сменяя друг друга, словно осенние листья, которые ветер проносит перед чердачным окном.
— Какой поэтичный образ, — сказала дама с камелией. — Только немного мрачный. Ну тогда попытайтесь увидеть это чердачное окно — и пронеситесь перед ним сухим дубовым листом… Я же говорила, что у нас нет обязательной для всех процедуры.
— Господа, я не хотел никому перечить, — пробормотал Т. смущённо. — Просто я хотел сказать, что читатель есть принципиально трансцендентное нашему измерению присутствие, поэтому он не может быть дан нам в ощущении.
— Вы знаете, сударь, — с улыбкой вмешался похожий на вольного художника господин с широким жёлтым галстуком, — я однажды сказал Владимиру Сергеевичу примерно то же самое. И знаете, как он ответил? Он улыбнулся и сказал: то, что ты говоришь, сложно, а истина проста. Читатель просто смотрит. Вот и ты — просто смотри. И больше ничего не надо.
Т. не нашёлся, что на это ответить, и лишь кивнул головой.
— Итак, — сказала дама с камелией, — начинаем.
Она негромко хлопнула в ладоши, и в комнате наступила тишина.
Т. решил подойти к делу честно. Зажмурясь, он вгляделся в мерцающую черноту перед глазами. В ней вспыхивали призрачные огни; косо поплыл вниз отпечатавшийся на сетчатке прямоугольник окна.
«Ну и где здесь читатель? Везде, конечно. Всё это на самом деле видит он. И даже эту мою мысль думает он — отчётливее, быть может, чем я сам. С другой стороны, господин в жёлтом галстуке определённо прав — ведь читатель просто смотрит на страницу, да. В этом и заключена функция, делающая его читателем. Чем ещё, спрашивается, ему заниматься? Ну вот, и я тоже просто смотрю… Так, а кто тогда этот „я“, который смотрит? Зачем тогда вообще нужен какой-то „я“, если смотреть может только читатель? Тут загадка. Надо ещё много думать. Или, наоборот, не думать совсем…»
Дама с камелией снова хлопнула в ладоши, и Т. понял, что время медитации истекло.
— Ну, — сказала дама, — кого-нибудь посетили интересные переживания?
Господин в жёлтом галстуке поднял палец.
— Знаете, это не вполне по теме, но я вот что подумал… Читатель неощутим, бестелесен. Подобен собственному отсутствию, пустоте. Так вот, мне пришло в голову: человек — это и есть временное искривление пустоты. Чтобы он родился, папа с мамой вбивают Богу в ум маленький гвоздик, на который ветер времени наматывает всякую дрянь. Проходит лет семьдесят, и организм Бога выталкивает гвоздик к чёртовой матери — вместе со всей налипшей на него дрянью. Это просто защитная реакция, как у нас бывает с занозой в пальце. Никакого человека в строгом смысле никогда не было, было просто что-то вроде стука молотка за стеной, на секунду привлёкшего к себе внимание Господа. Сознание, которое человек считает своим — на самом деле сознание Бога.