Та, которой не стало
Шрифт:
— Ты бы все-таки подлечился, — сказала Люсьен.
— Ну, знаешь…
— Я не шучу.
Что верно, то верно. Она шутить не любит. Разве он видел ее размякшей, улыбающейся, доверчивой? Живет, торопясь урвать от жизни побольше, все куда-то спешит. Чего она ждет от будущего? Из какого-то суеверного страха он никогда не задавал ей этого вопроса. И был почти уверен, что в этом будущем ему отведено не слишком почетное место.
— Ты меня ужасно разволновал, — снова начала она. Он понял, на что она намекает, и вполголоса возразил:
— А ведь это такое простое объяснение.
Взяв его под руку, она слегка
— Ты думаешь, что видел письмо, так? Да, да, дорогой, я начинаю понимать, что с тобой творится. Зря я погорячилась. Видишь, никогда нельзя забывать о медицинской стороне дела. Не бывает просто патологических лгунов. Есть больные. Я решила, что ты просто смеешься надо мной. А мне бы понять, что эта ночная поездка», и все предшествующее подточили твое здоровье.
— Но ведь Жермен…
— Оставь Жермена в покое. Его рассказ — сплошная ерунда, и ты первый признал бы это, если бы мог сейчас здраво рассуждать. Придется послать тебя к Брише. Пусть займется с тобой психоанализом.
— А если я проговорюсь? Если я ему все расскажу? Люсьен резко вскинула голову. Она бросала вызов Брише и всем исповедникам; она бросала вызов добру и злу.
— Если ты боишься Брише, то меня-то, надеюсь, не испугаешься. Я исследую тебя сама. Обещаю: больше ты не увидишь призраков. А пока я выпишу тебе рецепт.
Она остановилась под фонарем, вытащила из сумочки блокнот и принялась что-то царапать на бумаге. Равинель смутно почувствовал, насколько фальшива и надуманна эта сцена. Люсьен пытается его приободрить. А сама наверняка знает, что больше его не увидит и что он невозвратно погиб, как солдат, которого оставляют на посту на ничейной земле, уверяя, что скоро придет смена.
— Вот!… Я выписала успокоительное. Попробуй уснуть, милый, ты ведь уже пять дней держишься на одних нервах. Смотри, это может плохо кончиться.
Они пришли на вокзал. «Дюпон» светился всеми огнями. Может, это знамение. Продавцы газет, такси, толпа… С каждой секундой Люсьен от него отдалялась… Купила охапку журналов. И она еще способна читать!
— А если я поеду с тобой?
— Ты что, спятил, Фернан? Тебе же надо играть свою роль. И тут она произнесла странную фразу:
— Ведь Мирей была твоя жена.
Она вроде бы не чувствовала за собой никакой вины. Он пожелал, чтоб его жена исчезла. Она помогла ему с умом и готовностью, но сделала это лишь при одном условии: барыши пополам. Вот и все. Ну а Равинель… пускай сам выпутывается. Он подумал (не менее странная мысль), что в этом мире они совершенно одиноки, Мирей и он.
Он купил перронный билет и двинулся за Люсьен.
— Ты вернешься в Ангиан? — спросила она. — Это разумней всего. А с завтрашнего дня как следует берись за поиски.
— О, конечно, — с грустной иронией отозвался он. Они прошли мимо пустых вагонов и, перейдя мост, миновали длинную аллею фонарей, слившуюся вдали с низким серым небом, с синеватыми мерцающими огоньками.
— Не забудь зайти на работу. Попроси отпуск. Они тебе не откажут… И потом, читай газеты. Может, что-нибудь узнаешь.
Ненужные утешения. Пустые слова. Лишь бы заполнить пустоту, перебросить хрупкие мостки, которые через несколько минут затрещат и рухнут в бездонную пропасть. Равинель решил с честью доиграть комедию до конца. Он подыскал купе, нашел подходящий уголок в новом вагоне, пропахшем лаком. Люсьен стояла на платформе, пока проводник знаком не пригласил ее в вагон. Тогда она обняла Равинеля с такой горячностью, что он даже удивился.
— Мужайся, дорогой. Звони мне!
Поезд мягко тронулся. Лицо Люсьен растворялось в сумерках и скоро превратилось в белое пятно. За окнами вагонов замелькали другие лица, другие люди, и все, абсолютно все смотрели на Равинеля. Он пальцем оттянул воротничок. Ему было нечем дышать. Поезд растаял в дали, изрешеченной многоцветными огнями. Равинель круто повернулся и зашагал прочь.
9
Прежде чем заснуть, Равинель долго ломал голову над словами Люсьен: «Ведь не станет же труп разгуливать по улицам». На следующее утро, едва проснувшись, он вдруг вспомнил об одной важной детали, которая до сих пор все ускользала из его памяти. Черт возьми, как это он о ней забыл!
От неожиданности он сморщил лоб и замер на кровати. Голова пошла кругом. Куда делась бумага, удостоверяющая личность Мирей? Она преспокойно лежала в ее сумочке, а сумочка дома в Ангиане. Следовательно, опознать труп невозможно. Если воры избавились от своей компрометирующей ноши и труп нашли… Черт побери! А куда отправляют неопознанные трупы? В морг.
Наспех одевшись, Равинель позвонил на бульвар Мажанта и попросил предоставить ему отпуск на несколько дней. Там не возражали. Потом он порылся в справочнике, отыскивая адрес морга, но вовремя вспомнил, что его официальное название — Институт судебной медицины… Площадь Мазас, иными словами, набережная Ля Рапе, в двух шагах от Аустерлицкого моста. Ну что ж!
Ночевал он на этот раз в гостинице «Бретань» и поэтому, выйдя на улицу, тут же оказался на площади Монпарнасского вокзала. Однако ориентироваться было трудно. Навалившийся на площадь густой зеленоватый туман превратил ее в некое подобие подводного плато. «Дюпон» напоминал затопленный пассажирский пароход со светящимися иллюминаторами. Он поблескивал вдалеке, как в глубине вод, и Равинелю пришлось долго, очень долго до него добираться. Он выпил кофе прямо за стойкой. Рядом стоял железнодорожник и терпеливо объяснял официанту, что все поезда опаздывают и что 602-й из Манса сошел с рельсов под Версалем.
— Метеослужба предсказывает, что эта мерзость продлится еще несколько дней. Прямо как в Лондоне, хоть с фонариком по улицам ходи…
Равинель ощутил смутное беспокойство. Почему туман? Почему именно сегодня туман? В таком тумане не разберешь, где живые люди, а где… Чепуха! Но липкий туман проникает в грудь, медленно, подобно опиумному дыму, обволакивает мозг, и как ему помешать? Все кажется то реальным, то нереальным, и голова идет кругом; Он бросил на оцинкованную стойку бумажную купюру и, поеживаясь, вышел на улицу. Бледный свет фонарей тут же рассеивался, затухал. Матовая пустота, затопившая уличный переход, как бы впитывала в себя рокот моторов, белые пятна невидящих фар, шорох шагов — бесконечный, неумолчный шорох шагов-невидимок, направляющихся куда-то в неизвестность. Перед «Дюпоном» остановилось такси, Равинель бросился к нему. У него язык не повернулся сказать: «В морг», — и он пробормотал что-то невнятное. Шофер раздраженно выслушал сбивчивые объяснения и спросил: