Та сторона времени
Шрифт:
— Выходим, — прошептал я.
Нащупав в кармане маленький люминофор, я раздавил эластичный наконечник. В ладони вспыхнул крошечный огонек. В его свете я почти бесшумно перебрался через ближайшую груду ящиков, подождал Ника, и вместе мы добрались до ящика с Клодом. Я показал Нику, чтобы он открыл ящик, а затем жестом поторопил Клода. Втроем мы добрались до дверей. Минуты две мы прислушивались, а затем я приложил к корпусу электромагнитную отмычку и включил ее. На этот раз пришлось ждать лишь несколько секунд. Тонкие салатного цвета линии застыли, словно по стойке смирно. Я толкнул дверь и быстро остановился, намереваясь осмотреть через щель внутренность склада. Там было пусто, по крайней мере с этой стороны. Шедший под потолком ряд круглых отверстий давал слабый свет. Открыв двери шире, я спустился на пол, присел и заглянул под машину. Насколько хватало взгляда, вокруг ничего не двигалось. Клод спустился за мной и высунулся из-за кузова с другой стороны. Ник спрыгнул на пол, снял с дверей отмычку, закрыл обе створки и переключил отмычку на закрытие. Только у него одного еще не было в руках оружия, и он нетерпеливо перебирал пальцами, ожидая сигнала о закрытии дверей. Я помахал ему рукой, а когда он посмотрел на меня, показал ему, что хочу обойти склад. Он кивнул и взял пистолет в правую руку. Оглядываясь по сторонам, я обошел грузовик. Ник уже снимал отмычку с дверей. Я показал на большие ворота. Мы почти дошли до них, когда внезапно тишину разорвал голос из очень мощного усилителя:
— Не пытайтесь бежать! Бросить оружие и раздеться донага. У вас десять секунд!
— В кабину! — крикнул я и побежал вперед.
Думая, что нам удастся протаранить ворота грузовиком, я вскочил на подножку и рванул дверцу. Я увидел, как Клод на мгновение остановился и бросил свою микробомбу в сторону ворот. Прежде чем она успела взорваться, он вскочил в кабину и включил зажигание. В то же мгновение откуда-то из-под потолка на нас хлынул желтоватый дым. Я сунул в ноздри шарики фильтров и сбросил бесчувственного Клода на второе сиденье, где Ник с вытаращенными глазами сражался с клапаном кармана. Я еще почувствовал в руках холод рулевого колеса, а потом ударился лбом о клаксон, и его пронзительный звук сопровождал меня в падении в ничто.
За всю свою жизнь мне приходилось получать по башке как минимум полтора десятка раз, и примерно столько же раз на мне испытывали более или менее легально произведенные разного рода препараты. Качество парализатора можно определить по времени, которое требуется на то, чтобы прийти в себя; чем он хуже, тем труднее очухаться, тем шире гамма сопутствующих ощущений, таких как жжение под веками, металлический вкус во рту, онемение пальцев или конечностей целиком. Парализатор, примененный в Нитле, был, судя по всему, хорошим — никаких неприятных симптомов, но вместе с тем и странным — я никогда еще не ощущал такого холода в голове. Я чувствовал, что лежу на чем-то твердом. Щека и одна рука касались чего-то шершавого. Видимо, это было какое-то покрытие пола, но я не мог понять, откуда идет холод. Глаз я не открывал. Зрение — самое худшее из чувств, поскольку оно сразу выдает возвращение сознания. Я обонял, слушал и осязал. И все больше боялся. Мне представилось, будто у меня срезана макушка. Когда-то я слышал, что подобное чувство часто возникает после вживления электродов. Подавив крик, я наконец открыл глаза.
Я и в самом деле лежал на полу, покрытом неправильным черно-белым узором. В нескольких сантиметрах от моего лица из пола торчал блестящий металлический столб. Он находился слишком близко, чтобы его можно было разглядеть внимательнее, не шевеля головой, и расплывался у меня в глазах. Чуть дальше я увидел второй такой же. Ножки стола. Я подвигал глазными яблоками, но все остальное оставалось вне поля зрения. В конце концов я приподнял голову и сел. Я находился в помещении четыре на четыре метра, один. Стол и стул были привинчены к полу. Я посмотрел на койку и дверь, затем поднял руку и осторожно коснулся лба. Медленно проведя по нему ладонью, я уже смелее ощупал голову. Она была обрита наголо. Я едва не рассмеялся. Еще раз проведя по черепу обеими руками, я встал и внимательно оглядел комнату. Стол и стул были попросту вделаны в бетон. Койка выглядела вполне удобной. Окна не было. Я заметил глазки двух широкоугольных объективов. А! Имелся еще узкий желобок туалета. К счастью, пока у меня не было необходимости его испытывать.
Я заметил, что одет вовсе не в комбинезон, который столь хитро придумал для себя три дня назад. Теперь на мне было обтягивающее трико, переливавшееся всеми цветами радуги. Я громко застонал. В подобном одеянии я, вероятно, выглядел как павлиний хвост после стирки в чересчур горячей воде. Я попытался разорвать ткань, просунув палец за воротник, и едва не сломал себе шею, но так и не услышал треска даже единственного рвущегося волокна. Ощупав все тело, я обнаружил, как это ни было невероятно, что на одежде нет ни единого шва. Я вертелся на месте, прекрасно сознавая, что доставляю неплохое развлечение наблюдателям. Неожиданно меня осенило. Я вспомнил платье Ди Голдлиф, платье, выглядевшее так, будто она в нем родилась, но тем не менее чрезвычайно легко снимавшееся и столь же легко возвращавшееся на тело своей хозяйки. Видимо, я был одежда нечто подобное — с той разницей, что Ди сама решала, что делать со своей второй кожей. Почесав голову, я показал камере на желобок туалета и низ своего живота и почти испугался, когда в ту же секунду что-то прошлось по моей коже над лобком. Я машинально выгнулся назад. Ткань ниже пупка разошлась и опустилась до середины бедер. Я схватился за свисавший лоскут и дернул изо всех сил. Он выскользнул у меня из рук и больно ударил в пах. Ну ладно. Я махнул рукой, глядя, как шов срастается на моих глазах. Через несколько секунд от него не осталось ни малейшего следа. Я покачал головой. Неожиданно я ощутил подобное же прикосновение над ягодицами. Кто-то, видимо, неплохо с моей помощью развлекался, возможно, аудитория была даже более широкой. Часть трико опустилась, но я уже не пытался ее оторвать. Выглядел я сейчас, наверное, как павиан. Когда клапан неожиданно быстро сросся с остальной частью комбинезона, я сел на койку и оперся о стену. Безразличие опустилось на меня, словно туман на поля. Сейчас для меня не имело значения ни то, как нас обнаружили, ни то, можно ли было этого избежать. Строить какие-либо планы не имело никакого смысла.
— Пить хочу, — тихо сказал я. — И закурить дайте.
Ничего не произошло. Меня удивило и одновременно привело в лучшее расположение духа отсутствие микрофонов в камере. Ничто меня так не радует, как чужие ошибки. Может, Клод был прав? Я подогнул ноги, но тут же вскочил и подбежал к стене с едва видимыми очертаниями двери. На мгновение приоткрылось какое-то окошечко, и на пол упала зажженная сигарета, а рядом с ней — маленький бумажный пакетик, наполненный водой. Я схватил сначала сигарету и сильно затянулся. Отвратительный сорт, видимо, какой-то местный. Несмотря на это, я выкурил ее с огромным удовольствием. Окурок я положил на стол, быстро выпил воду, надул пакет и со всей силы ударил по нему. Хлопок, как я надеялся, должен был поднять на ноги наблюдателя. Поиск чужих ошибок приносит мне не меньшую радость, чем делание чего-то кому-то назло. Немного подождав, я разорвал пакет на две половинки, забрался на койку и без труда заклеил мокрой бумагой один из объективов камеры. Хуже было с другим — он находился слишком высоко. Я пытался по-всякому подпрыгивать, но за это время бумага высохла. Пришлось несколько раз на нее плюнуть. Очередной подскок дал желаемый результат. Обе камеры ослепли. Я поискал другие, но, к сожалению, или их не было, или они были спрятаны. Я попытался выломать окошко, через которое упали сигарета и вода, но после нескольких неудачных попыток отказался от этой затеи и вернулся на койку. Долго полежать мне не удалось — дверь тигриным движением прыгнула к стене. Стоявший на пороге выглядел как сицилийский карманник. Я бы так ему и сказал, если бы не двуствольный дробовик у него в руках, так что я не сдвинулся с места ни на миллиметр. Он уверенно вошел в комнату, а за ним еще один, толстяк с пурпурной физиономией. Толстяк подошел ближе, упер руки в бока, поднял брови и внезапно выстрелил мне в лицо чем-то, от чего у меня слезы полились струей, грозившей обезвоживанием организма. Я попытался пнуть его, но он успел отойти, однако не слишком далеко, поскольку ухитрился при этом еще и ударить меня в оба виска. Когда я перестал чихать и кашлять и вытер лицо о матрац, камера уже опустела, что было мне на руку. Я не собирался ни с кем драться, а в особенности с обыкновенными вертухаями. Глубоко вздохнув несколько раз, я обвел камеру взглядом. Бумага с объективов исчезла — они снова насмешливо блестели. Подойдя к столу, я взял окурок, осторожно разорвал фильтр и извлек ленточку из пропитанной запахом никотина пушистой ткани. Разделив ее на две части, одну я приклеил к объективу над койкой. Клейкая смола отлично исполнила роль клея. Со второй частью я подошел к противоположной стене, демонстративно немного подождал, а поскольку никто не пришел, подпрыгнул и уже с четвертого раза попал в объектив. И в самом деле, тренировка — мать успеха. Они пришли через минуту — Сицилиец, Толстяк и Злобный. Последний держал в руке длинную дубинку. Он подождал, пока Сицилиец займет соответствующую позицию, после чего бросил:
— Ты что о себе, хрен этакий, думаешь? На гастроли, мать твою, приехал?
Он весь трясся, видимо, его так и распирало желание меня стукнуть, и одновременно он боялся перестараться. Когда он говорил, у него подрагивала нижняя губа. Толстяк прошел за спиной опереточного Сицилийца и подошел ко мне слева. Я отступил к стене.
— А ну, говори! — тонким голосом заорал Злобный.
— Дерьмо! — фальцетом ответил я.
Злобный дважды подскочил на месте, так что конец его дубинки описал круг. Толстяк сплюнул на пол.
— Ну, ты! — обратился он ко мне. — Подпрыгни еще раз и сними эту дрянь с объективов.
— У него прыгучесть лучше. — Я показал подбородком на Злобного. — Не видишь?
В то же мгновение Злобный бросился на меня. Когда дубинка со свистом начала движение в сторону моей головы, я уклонился с ее траектории. Злобный пошатнулся и заслонил собой Сицилийца. Я с дикой радостью услышал треск ребра, ломающегося под ударом кулака. Злобный пронзительно взвыл. Я схватил Злобного и заслонился его телом. На лице Сицилийца появилось ошеломленное выражение. Толстяк выставил руку и, не обращая внимания на Злобного, выстрелил в меня струей той же дряни, что и до этого. Я закрыл глаза и задержал дыхание, но немалая часть аэрозоля осела на лице. Бросив воющего Злобного, я вслепую отскочил назад, закрыв лицо руками. Толстяк снова выстрелил — похоже, у него был не один литр этого дерьма. Я чихал и плакал, пытаясь одновременно наносить удары ногами и руками. Он ловко уворачивался, и мне не удалось попасть ни разу. В конце концов, видимо устав, он отказался от продолжения драки, и камера снова опустела.
Отдохнув минут десять, я достал из рукава часть спрятанного фильтра и не спеша забрался на койку. Медленно разорвав полоску на две части, я заклеил одной из них объектив. Дверь в камеру открылась, когда я был на пути ко второму. Как я и ожидал, первым ворвался Злобный, не сумев предложить ничего лучшего, чем пинок с подножкой справа. Я пошатнулся, а затем ударил его кулаком сначала в лицо, а потом в живот. Мне нужно было, чтобы он не упал и заслонял меня от огнестрельного оружия, что мне вполне удалось. Развернув Злобного, я придержал его перед собой. Толстяк с Сицилийцем наблюдали за происходящим, стоя в коридоре.
— Ладно. Чего тебе надо? — рявкнул Толстяк.
Такой вопрос не задают человеку, которого собираются отправить на тот свет. Возможно, здесь, в Нитле, проблемы решались иначе, чем за ее пределами.
— Я хочу говорить с шефом этого клуба. Наверняка его заинтересует, что произойдет, если в определенное время я не передам определенного сигнала. Перед этим я еще должен удостовериться, что моих друзей ничто не беспокоит.
Толстяк плотно сжал губы и несколько секунд думал. Потом надул щеки и кивнул: