Табак
Шрифт:
Входя в контору, Лихтенфельд был уверен, что фрейлейн Дитрих нет на месте. Обычно она являлась на работу посте одиннадцати, но в этот день, как на беду, пришла раньше, и барон испугался не на шутку.
– Пройдите ко мне! – сухо произнесла она.
Спустя несколько секунд Лихтенфельд, присмиревший, стоял перед ее письменным столом. Фрейлейн Дитрих смерила его с головы до пят своими круглыми водянистыми глазами. Лихтенфельд не раз отмечал про себя, что глаза эти нельзя назвать ни страшными, ни злыми. Но они были гораздо хуже, чем страшные или злые. Они были совершенно бесчувственные. И как всем,
– Я и не подозревал, что вы здесь… – забормотал барон. – Я прошу прошения.
– За что?
– За мой разговор с Адлером.
– А о чем вы говорили?
– Так, о пустяках… мужская болтовня.
– Я ничего не слышала, – сказала фрейлейн Дитрих.
Голос у нее был под стать глазам – казалось, он исходил из замерзшего водоема. Она открыла какую-то папку и протянула барону белый конверт.
– Письмо для вас из Кенигсберге кого военного округа, – сказала она. – Вероятно, повестка в армию, какую получил и Прайбиш.
Как ни жарко было в тот день, барона пробрала холодная дрожь.
– Повестка, вы говорите?
– Да, распишитесь.
Фрейлейн Дитрих подала ему бланк с печатью посольства, которое переслало сюда повестку.
– Подождите! – Лихтенфельд сразу охрип. – Ведь я… я по гражданской мобилизации направлен сюда.
– Сейчас это не имеет значения. На Восточный фронт берут и старшие возрасты.
– Но я… не могу подписать… так сразу… – Барон беспомощно заикался и, словно ища сочувствия, заглядывал в ледяные глаза фрейлейн Дитрих. – Я должен сначала поговорить с шефом.
Фрейлейн Дитрих с удивлением посмотрела па него.
– Вы не распишетесь? – спросила она.
– Нет! – ответил барон с решимостью отчаяния, ибо перед ним возникли страшные видения русских степей. – Нет! Я буду хлопотать.
– О чем хлопотать?
– Чтобы меня освободили. Я… я необходим фирме.
– Это решат без вас.
У Лихтенфельда пересохло во рту. Длинное, побуревшее на пляже лицо фрейлейн Дитрих внушало ему отвращение, а ее жабьи глаза напоминали мутно-зеленые лужи. Барону почудилось, будто лужи эти разливаются и грозят поглотить его так же, как в темные осенние ночи мутные воды Шпрее смыкаются над очередным утопленником.
– Значит, вы отказываетесь принять письмо?
От холодного голоса фрейлейн Дитрих барона снова бросило в дрожь. Оп знал, что рано или поздно повестку придется принять, но какая-то безумная надежда толкала его на то, чтобы выгадать хотя бы несколько часов. Фрейлейн Дитрих убрала конверт и снова склонилась над письменным столом. Барон медленным шагом направился в свою комнату к Прайбишу. Он и не заметил презрительного взгляда, которым проводил его Адлер. Прайбиш был растерян не менее Лихтенфельда. Его крупное румяное лицо покрылось капельками пота, но он продолжал работать с усердием простолюдина, дослужившегося до фельдфебеля. Барон сел против него в кресло и закурил сигарету, которая показалась ему совершенно безвкусной.
– Значит, вы тоже получили повестку? – спросил он, стараясь казаться спокойным.
Прайбиш кивнул головой, прокрутил рукоятку арифмометра и подозрительно взглянул на Лихтенфельда.
– Вы расписались в получении? – спросил Лихтенфельд.
– Расписался, конечно! – ответил Прайбиш. – Что мне оставалось делать?
– Когда принесли повестки?
– Вчера, во второй половине дня.
– Шефу сообщили?
– Не знаю.
Барону показалось, что Прайбиш что-то скрывает.
– Что вы думаете по этому поводу?
– Ничего, – с лукавым смирением ответил Прайбиш. – Придется двигаться.
– Послушайте, Прайбиш! – вспылил барон. – Вы думаете, что уже обтяпали свое дельце, по я, прежде чем хлопотать в Берлине, хотел бы поговорить с вами по-товарищески.
– О чем нам говорить?
– Здесь скопилось много табака, который должен быть принят и отправлен в Германию. Если пас с вами мобилизуют, фон Гайер один не справится.
– Вызовут экспертов из Гамбурга.
– Они ничего не понимают в восточных табаках.
– Значит, вы думаете, что вермахт может нас освободить?
Лицо Прайбиша выразило притворное недоверие. Барон понял, что надо говорить без обиняков.
– Не прикидывайтесь, Прайбиш! Вы хорошо знаете. что шеф будет хлопотать за одного из нас… И этим одним должен быть я.
– Почему? – мрачно спросил Прайбиш.
– Потому что я старше вас.
– До сих пор вы всегда утверждали обратное.
– Я шутил… Кроме того, у меня повышенная кислотность. Я не выношу консервов, не перенесу жизни в окопах… Я больной человек.
– Ничем вы не больны, – отрезал Прайбиш и снова взялся за арифмометр. – И никакой язвы у вас пет. Просто у вас избалованный желудок. А я отец четверых детей.
Лихтенфельд содрогнулся под тяжестью этого аргумента, который до сих пор не приходил ему в голову. Ужасы войны на Восточном фронте, сведения о которых просачивались между строками военных корреспонденции, из рассказов солдат-отпускников и повествований Адлера, снова всплыли в его воображении. Барона охватил животный страх при мысли о бесконечных равнинах, скованных льдом зимою и жарких, как пустыня, летом; страх перед яростным противником, которому заводы далекого Урала подбрасывают все больше и больше оружия; страх перед бесчисленной пехотой и артиллерией, которые без передышки, без устали, без всяких признаков ослабления громят, окружают, перемалывают огромные немецкие армии. И чем более разрастался этот страх в душе барона, тем лучезарнее казался ему блеск моря, тем милее было спокойствие конторы, легкий шум вентилятора, тихие послеполуденные часы отдыха и вечерние удовольствия. Было от чего прийти в отчаяние! Да, черт побери, у Прайбиша были дети – несокрушимый аргумент, которому бесполезный для расы старый холостяк ничего не мог противопоставить. Но у барона еще теплилась надежда, и он решился на последнее унизительное средство – умолить Прайбиша.
– Послушайте, Прайбиш… Мы уже столько лет знаем друг друга… Я прошу вас уступить… Если бы в свое время мой отец не замолвил за вас словечко, вас бы не приняли надзирателем на фабрику… Ваше продвижение началось с фабрики братьев Нильзен, вы это помните?
Прайбиш нахмурился.
– До сих пор я всегда уступал вам, – сказал ou немного погодя.
– Но недавно вы получили повышение.
– Да. Зато у меня Польше работы и больше ответственности.
– Вас повысили за счет моего продвижения.