Таежный гамбит
Шрифт:
— Занялось. Быстро беги к казакам и поднимай их!
Зарядько пустился во двор, но гость окликнул его:
— Да ключ-то мне отдай!
Вбежав во внутренний двор, Зарядько заорал что было мочи:
— Братцы! Станичники! Горим! Ворота извозчичьи горят!
Караульные бросились к воротам, распахнули их пинками, густой дым повалил во двор.
— За водой в конец улицы! — кричал Маджуга, выбегая во двор и застегиваясь на бегу. — В цепочку! Передавать ведра! Живо!
Казаки дружно разобрались, и вскоре первые
— Добро, — кивнул Маджуга и вдруг покрылся испариной: — А-а-а! Язвить тя! — и бросился к хранилищу.
Там двое карауливших казаков в волнении переступали с ноги на ногу. Бежать нельзя. Оставить станичников — тоже не по-казачьи.
— Гляну, что ли? — спросил один.
— Нельзя, стой! — одернул другой. — Справятся. Там хорунжий. Одолеют.
Однако отвлеклись все-таки, потому не заметили бесшумно ворвавшихся в помещение гостя и Зарядько. А когда обернулись и увидели — было поздно: оба полегли под меткими выстрелами.
— Стрелять не умеешь? — огрызнулся на приказчика гость, пряча револьвер за пазуху.
— Умею… но… как-то… — мямлил с перепугу Зарядько.
— Хватит лепетать! Принимай ящики! — гость подбежал к люку, открыл замок и прыгнул во тьму. Предусмотрительно захваченный фонарик осветил перед ним стеллажи с окованными железом ящиками.
— Добро, — крякнул он и подхватил ближний ящик. Поднатужась, вскарабкался по невысокой лестнице и показался над люком.
— Принимай!
— Я тебе сейчас приму! — метким выстрелом с ходу вбежавший Маджуга сбросил гостя обратно в люк. Но покачнулся и сам — от пули, выпущенной Зарядько из темноты. Пошатнувшись, он стал заваливаться на спину и, теряя сознание, успел заметить вбегавших в хранилище казаков. Одеревеневшими губами пролепетал только:
— Целехонько, Лександра Петро…
8
Наутро в Фаочинзу приехали мать, сестра и старший брат Ойхэ — Файхо. Удивительно, но факт гибели Ойхэ родители приняли совершенно спокойно, по крайней мере, внешне. Кандауров пояснил:
— Им главное — правильно похоронить, чтобы все было по писаному, как издревле велось…
Но только Файхо с самого приезда глядел на гостей очень уж неприветливо. Когда Кандауров спросил о причинах этого у отца, старик объяснил ему, что Файхо теперь за главу семьи и считал Ойхэ своим наследником, но чужие люди погубили его…
— Но ведь мы не виноваты в смерти парня! — возмутился было Мизинов.
— Все равно, — переводил Кандауров, — погиб он по нашей вине.
— М-да, ситуация не из приятных, — проговорил Мизинов, а Файхо все зыркал и зыркал на него диковатыми прищуренными глазами. — Скажи ему, что я захватил с собой большой мешочек гоби [20] — это для них.
Кандауров перевел. Старик вежливо поклонился до земляного пола, но Файхо был все смотрел
20
Гоби — маньчжурские юани.
И вот приступили к похоронам. Тело Ойхэ уже лежало в гробу посредине фанзы. Перед гробом выстроились родные и стали громко причитать и рыдать. Мизинов с Кандауровым встали поодаль. Потом родственники по очереди поклонились умершему, то же сделали и гости. Файхо опустился на колени, возжег благовония, возлил жертвенное вино и обратился к покойному с подробным отчетом обо всем, что происходило после его смерти, перечислил все свои дела, таежные трофеи, упомянул о подготовке к погребению.
Затем гроб установили на специальные носилки и отправились к месту погребения. За гробом шли Файхо, отец, мать, сестра, чуть сзади — Мизинов с Кандауровым. Шли недолго, метров триста, к небольшому лесу на краю села. Там носилки поставили на землю, помолились и под нескончаемые скорбные рыдания и причитания опустили тело в могилу.
На этом, как пояснил Кандауров, завершался последний путь усопшего, но не исчерпывались священные обязанности семьи перед покойным. Еще три года в семье будут нести траур…
После похорон казаки, пообедав для приличия, выехали в обратный путь. Мизинову запомнился последний взгляд Файхо, брошенный ему вслед. Взгляд этот не сулил ему ничего хорошего…
9
Выгорело не подчистую: расторопные казаки сумели погасить огонь в самом разгаре, когда он еще не перекинулся с ворот на дворовые постройки и лавку. Хранилище оказалось и вовсе нетронутым.
Мизинов первым делом зашел к Маджуге, который лежал на покрытом медвежьей полстью топчане и тихонько постанывал. Пару часов назад он пришел в сознание — после того как найденный казаками доктор Иваницкий из эмигрантов извлек из его груди пулю. Она застряла в верхней части левого легкого, но рана сама по себе была не опасной, и опытный врач, руку набивший в военных лазаретах германской войны, быстро справился со своим делом. Теперь хорунжему требовался покой и только покой.
Мизинов склонился над Маджугой. Тот, почувствовав чье-то присутствие, вымученно открыл глаза.
— А-а-а… Лександра Петров-о-о-вич… — простонал он. — Все целехонько… Я его, гада, на месте…
— Отдыхай, Арсений, спасибо тебе, — Мизинов слегка потрепал хорунжего по слежавшимся вихрам и обратился к доктору:
— Сколько ему поправляться?
— Месяц нужен определенно, ваше степенство. Он мужик крепкий, выдюжит. Слава Богу, рана не гнойная, легкая в общем-то… Но посмотреть за ним следует непременно. Если что…
— Конечно, доктор, — Мизинов протянул Иваницкому несколько купюр, но тот отказался: