Таежный гамбит
Шрифт:
— Быстро к Струду! — приказал Острецов посыльному. — Передай, что подхожу. Пусть держится! Хоть из последних сил! Приналечь там! — обернулся он на едва бредущих по щиколотку в снегу бойцам.
Потом подскакал к Пшеничному, ехавшему с Неклюевым на санях с пулеметом в середине колонны, попридержал коня и свесился к комиссару:
— Слушай-ка, Аркадий. Я зря, наверное, сделал, что оставил Баклагина тащиться в хвосте, — начал он, еще не зная о печальной участи своего обоза.
Начальник штаба слегка кашлянул, но промолчал. Острецов недовольно покосился на
— Да брось ты, Павел Викторович! Опять, поди, поучать меня возьмешься, а? Сам знаю, что неправ, не послушал тебя, оставил обоз…
Неклюев сдержанно ответил:
— Ты, Степан Сергеевич, толковый командир, конечно. Но пренебрегаешь порой элементарными военными правилами. Например, таким: обоз, оторванный от войск, подвержен уничтожению в такой же мере, как солдат в окружении…
— Что мне с правилами с твоими! — взорвался Острецов на крик. — Война нынче особенная, неправильная! Все решает внезапность! Дерзость! Удача, наконец!..
— Вот-вот, дерзость, — спокойно согласился Неклюев. — Почему ты думаешь, что лишь ты один такой дерзкий? На твоем месте я бы послал кого-нибудь в тыл — проверить, цел ли обоз. Хорошо, если цел, — и Неклюев замолчал, уткнул нос в поднятый воротник тулупа и глухо закашлял: вторую неделю он дико хворал, а шансов на выздоровление не представлялось никаких.
— Ты это мне о чем?.. — опешил Острецов. — Пророчишь, что ли? Да я без обоза ничто, пшик! Мне без обоза трех часов боя не продержаться!..
— Я тебе… о чем твердил… только что… — превозмогая кашель, выплевывал слова Неклюев. — Пошли… проверить… пока… не поздно…
— Он прав, Степан Сергеич, — поддержал начальника штаба Пшеничный. — Слышишь, впереди что творится! А у нас патронов на пару атак и одну оборону. Давай я слетаю к Баклагину, посмотрю, что и как, потороплю его, а? Тебе в бою-то какая от меня польза, будем откровенны?
Острецов угрюмо молчал, понимая, что они правы. Если повезет — патронов хватит, чтобы разбить Белявского. А если судьба вдруг вздумает отвернуться от своего баловня? Здесь, в глухой тайге, при жгучем морозе и порой непредсказуемом поведении этих противника, надеяться надо только на себя, на свои силы, на свои возможности.
— Валяй, Аркадий, — согласился он, наконец. — Поторопи его там… если, конечно… — он умолк и покосился на Неклюева. Но тот будто не слышал, ехал с закрытыми глазами.
— Лети, Аркадий! — Острецов воодушевился и рявкнул над колонной:
— Ускорить марш! Файхо, в авангарде!
Гарцевавший неподалеку на сером коне, Файхо кивнул и полетел к голове колонны. Красноармейцы подстегнули лошадей, прибавили шагу, колонна колыхнулась, ожила. Пшеничный вскочил на коня, и тот полетел, взметая копытами снежную пыль…
11
Струд в это время попал в ужасный переплет. Укрывшись на вершинах склона за стрыми камнями и голыми кустарниками, бойцы вели густой огонь по ползущим жидкой цепью офицерам Белявского и Лаука. Офицеры наступали грамотно, используя каждую расщелину, каждую ложбинку, и Струд понял, что беспорядочная стрельба, какую сейчас ведут его бойцы, мало что даст, а потому передал по цепи:
— Экономить патроны! Стрелять прицельно! Пулеметы только по моей команде!
Пулеметчики завозились, заправляя ленты в приемники, прицеливались. Со стороны противника начали долетать первые пули, откалывали осколки от камней, которые, отлетая, царапали лица. Несколько красноармейцев, вскрикнув, уткнулись в снег и умолкли. Струд приказал врыться глубже, переполз под высокую сосну и поднес к глазам бинокль.
«Хорошо, что у Белявского нет пушек, — думал Струд. — Да и с пулеметами, видать, не густо, — в бинокль он насчитал только два «максима», которые белые подтягивали из тыла к переднему краю. — Ну, пусть постреляют, главное укрыться основательно, а там, глядишь, патроны у них выйдут».
Он вернулся к бойцам, приказал смотреть в оба и отполз назад, в заросли кедровника, где располагался его штаб. Там поднялся на ноги, отряхнулся и увидел перед палаткой незнакомого всадника.
— Вы товарищ Струд? — козырнув, спросил тот.
— Точно так. Илмар Струд, — ответил на приветствие командир.
— Я от Острецова, — доложил красноармеец. — Он на подходе. Просил держаться. Фланговых маршей противника не наблюдается.
— Хорошо, что не наблюдается, — кивнул Струд. — Откуда им и взяться-то? В отряде Мизинова, верно, до сих пор оплакивают смерть своего командира. Нескоро будут здесь…
Над их головами просвистели пули, срезанные ветки попадали возле ног. Струд взял бойца за локоть и отвел подальше в чащу.
— Белявский начал из пулеметов постреливать, — Струд мотнул головой назад. — Но это не беда, пускай постреляет, пока Степан Сергеевич подходит. Ты вот что, дружок, скажи ему, пусть зайдет вон с того фланга, пойдем покажу.
Они вышли из чащи, и Струд показал на узкое ущелье между двух тесно стиснутых друг к другу утесов на далеком левом фланге Белявского.
— Вот там пусть зайдет, — разъяснял Струд. — Там его почти не заметно будет. А я пока стану, как могу, Белявского сдерживать. Пулеметы у меня есть, думаю, отобьюсь. Сейчас главное техническая сторона: кто кого перетерпит. Ну, давай, товарищ! — Струд хлопнул красноармейца по плечу и пошел к своим.
Приблизившись к позициям, залег: пулеметные очереди густо поливали ветки деревьев, камни, за которыми укрылись бойцы.
«Только бы в атаку не вздумали, — остерегался Струд. — А то мои хлопцы, чего доброго, учнут труса праздновать [62] , давненько не видали офицерской атаки». Да и самому себе Струд вынужден был признаться, что меньше всего хотел бы сейчас оказаться штык к штыку с опытным офицером.
«Не дать им испугаться, — твердо решил про себя Струд. — Показать пример, предотвратить панику!»
62
Праздновать труса — бояться, пугаться.