Таганка: Личное дело одного театра
Шрифт:
Актер Ф. У Эфроса в спектакле все размазано. Видеоряд поддерживает стихию текста, либо выступает контрапунктом…. визуально этот спектакль очень статичен, неподвижен.
Актер Д. По-моему, надо играть с минимальным количеством народа…
Режиссер К[415]. Я играл представителя русского народа на телевидении у Эфроса. Получил 45 рублей за молчание…
Актриса В. А я видела в помпезно-историческом спектакле «Годунов» молодого Чиркова-Самозванца[416]. Он в сцене у фонтана по-народному говорил: «Заутря двину рать…»[417].
Актер 3. (обращаясь
И если вводить хор…
Ю. П. Я о хоре говорил не таком, чтобы концерт делать… Тут — традиции, ритуал. Ведь была же традиция у нас — ничего нельзя сказать без здравицы в честь усатого. Так и у Пушкина. Шуйский вначале говорит: «Читай молитву, мальчик…»
Текст молитвы мальчика:
Царю небес, везде и присно сущий,
Своих рабов молению внемли:
Помолимся о нашем государе,
Об избранном тобой, благочестивом
Всех христиан царе самодержавном.
Храни его в палатах, в поле ратном,
И на путях, и на одре ночлега.
Подай ему победу на враги,
Да славится он от моря до моря.
Да здравием цветет его семья,
Да осенят ее драгие ветви…
Актер Ф. Есть прекрасное описание случая, который был при Сталине. Один человек, по сигналу которого должны были прекратить овацию, вышел из зала. И все хлопали до судорог, до обмороков.
Режиссер К. Юрий Петрович, а чем кончается «Годунов» по Вашей книге: «Народ безмолвствует» или «Народ кричит»?[419]
Ю. П. Ну конечно, «Народ безмолвствует». Ну что, осилим сегодня до конца? Я продолжаю чтение.
(За самозванца Ю. П. читает наглым, хамским тоном. Читая текст поэта «Примите благосклонно сей бедный плод усердного труда…», Ю. Я. заикается в манере разговора Н. Эрдмана. С особым подтекстом, смачно и весело Ю. И читает сцену у фонтана. Ю. П. явно упивается ролью Самозванца. Он всерьез разыгрался. Встал из-за стола, показывает и за Самозванца, и за Марину. Марину он изобразил в соответствии с оценкой А. С. Пушкина: «Марина — блядь…» [420] .)
Актриса С. Ну и стерва!.. Змея, змея!..
(Войдя в азарт в сцене «Граница литовская», Ю. П. вскакивает на стул, прыгая на нем, читает текст за юного Курбского и Самозванца. Курбский в трактовке Ю. П. скачет лихо и радостно, Самозванец — уныло, малоэнергично.)
Ю. П. Тут очень много иностранных слов[421]. Я в них не знаток. Пропустим…
(Очень серьезно, весомо Ю. П. читает сцену «Перед Собором». Реплики от народа Ю. П. читает осуждающе, горько, текст Юродивого грустно, актерски не раскрашивая, медленно с достоинством произносит Ю. П.: «Вели их зарезать, как зарезал ты маленького царевича». Очень спокойно, тихо, устало, но с большим внутренним напряжением читает Ю. П. предсмертный монолог Бориса. Выделил: «Привычка —
Я точно не знаю, как проводится обряд пострижения предсмертный. Но это — очень страшный ритуал. И соборование потом идет. И человека воспринимают уже как мертвого.
(С большим драматизмом читает Ю. П. сцену в Кремле. Реакция народа на трагические события в чтении Ю. П. — от шепота до крика. Последнюю реплику Мосальского Ю. П. читает информационно-отстраненно. После чтения актеры долго хлопают.)
Ю. П. Ну что вы, дорогие, спасибо вам, что отработали то, что обещали сегодня на собрании — лишний час. Спасибо, что вы так отнеслись к моему среднему весьма чтению.
Реплики актеров. Да нет…
Ю. П. Я уже сказал, что в этом спектакле, при таком площадном решении, декорации не важны. Можно просто скакать на куче тряпья. На сцене тут все возможно. Я бы даже живого коня вывел. У Брехта есть просьба в статье: подумать, прежде чем отменять лошадь в театре…
Пушкин был человек уникальный, дотошный. Он много знал, по-французски говорил, как мы по-русски. Латынью, немецким владел. Он знал принципы шекспировского театра. Прочитав его пьесы, он написал статьи об эстетике театра. Сформулировал свои принципы. Реализовать их, конечно, очень трудно. Я пять вариантов сыграл в башке. Но когда я набрел на решение «площадное», понял, что могу репетировать. Ход этот очень наивен, но имеет истоки древние, народные: они и в античном, и в китайском театре. На китайском театре все были помешаны — и Мейерхольд, и Крэг, и Брук, у китайцев есть поразительные штуки. Пластика удивительная…
В «Годунове» форма будет наивная, условная. Мы к таким вещам уже приучены. Но при этом надо очень серьезно заниматься ритмом, звучанием гениальных стихов Пушкина. Озорство уйдет, останется глубина! Пушкин писал: «Все больше влюбляюсь в своего авантюриста Самозванца». Он ведь тоже наивный, самозванец… Актерствовал.
Надо будет сделать в спектакле общий плач. Тут Юродивый плачет, и там, и там, и там… И хлынет кровь у Бориса, он весь зальется кровью… Вот только как это сделать? Есть всегда маленькое словечко: «Как?..» Я со студентами в Венгрии поставил вечер по Шекспиру. И сделал там примитивную вещь. У них там продаются тонкие красные салфетки. Мне просто в башку это случайно пришло: актер поднимает руки, а салфетка мокрая их облепила. Он мечется, стряхивает кровь с рук. Полез даже в воду, почти стряхнул салфетку. А там мы вторую заготовили — опять руки в крови. Я даже привез такие красные салфетки с собой, отдам Нине Шкатовой [помощнику режиссера], пригодится в спектаклях. Можно в «Преступлении и наказании» использовать.
Мне кажется, что всем будет интересно работать над «Годуновым». Тут должно быть много фантазии. Каждый должен себе острый типаж придумать. И роли могут переходить, как в детской игре. Передали тебе вещь — раз! И ты должен говорить. Передали другому — он говорит…
Еще раз всех благодарю… хорошо, что в этот трудный день мы занимались делом.
Необычная репетиция
Первая репетиция была необычной — в театр приехал ансамбль Покровского[422]. О «покровцах» Любимов сказал на одной из репетиций «Бориса»: «У них есть необходимая атмосфера внутренняя. Настоящая заварка всегда требует колдовства. Настоящие любители чая или кофе всегда сами заваривают. И у „покровцев“ есть такая заварка»[423].