Таганка: Личное дело одного театра
Шрифт:
Ю. П. (прерывая, актеру X). Тут же у них разные мнения. Они очень разные люди по крови, по положению. Безвластье… И ты, смотри, что творится. Все бросились и очень интересуются, чем кончится тяжба. Он [Воротынский] более простодушный, доверчивый и видит, что уж больно все искренне. Он не верит, что Борис ломается. И тогда есть два мнения, сшибка.
(Актер X. читает заново.)
Ю. П. Я тебя прошу, пойми, что тут все всерьез. ‹…› Я говорю тут об азах, элементарных вещах, про систему. Играем в предлагаемых обстоятельствах. …тут должна быть стремительность действий. Как в жизни. ‹…› Я бы не боялся тут хода более острого. Ведь ты артист
(Продолжается чтение.)
Ю. П. (актеру X.). Ты брось курить, тебе тут надо сосредоточиться, а ты покуриваешь.
Кстати, вскрывали, говорят, гробницу в Угличе, и оказалось, что вроде бы и не Дмитрий там лежит… Я бы тут купировал строки «Кто подкупил напрасно Чепчугова?». И дальше. Надо сокращать спектакль по времени.
Ю. П. (актеру X.) Тут главное — подтекст: «Полно, точно ли, царевича сгубил Борис?» ‹…›
(После слов «Он, признаюсь…»)
Шуйский говорит о Борисе:
Он, признаюсь, тогда меня смутил
Спокойствием, бесстыдностью нежданной,
Он мне в глаза смотрел, как будто правый:
Расспрашивал, в подробности входил —
И перед ним я повторил нелепость,
Которую мне сам он нашептал.
На репетиции
Ю. П. Вот это место кажется потрясающим. И оно никогда не играется. Это как Черчилль каждый раз на конференции вставал перед Сталиным (тот всегда на минуту опаздывал). И не хотел, но почему-то вставал[432].
(Ю. П. показывает, как надо доносить подтекст слов Шуйского.)
Это психологически очень тонкая штука. Он пообщался с Борисом и думал, что тот покраснеет, а он — наоборот.
(актеру Б.) Если сравнивать это место с тем, что ты делал раньше в спектаклях, то ближе всего это по манере к куску из «Владимира Высоцкого»: «А запеть-то хочется — лишь бы не мешали…» — там у тебя каждый звук поет. И здесь у него темперамент. Его ж колотит, когда он говорит. А у тебя сейчас нет ожидания, взбудораженности от события. Вы же сами метите на высокие должности. А Борис вас не больно-то устраивает.
(Актеры читают текст.)
(13.02.1982)
Ю. П. (актеру X.) Вы пока что по складам читаете. Надо же готовиться к репетициям. Подумать, о чем Александр Сергеевич писал. Поразмышлять. А вы садитесь на текст и шпарите без мысли, не в предполагаемых обстоятельствах. Ведь тут что за сцена? — Все ждут информации. Вы ведь слушаете по радио новости: что произошло, как будут развиваться события. Ведь месяц уже идет эта катавасия [с выборами Бориса], и ничего не ясно. Город весь вымер, народ ушел. И зал наш пустой. Пустота. Все вымерло. Все на выборы ушли. Это же ощущать надо! Это как Олимпийские игры были, город опустел[433]. Чрезвычайное положение ввели, помните?
Говорите как от себя. Как будто вас в пустом театре оставили сторожить за пожарных. А все в другой театр убежали работать. К Спесивцеву[434]. И Любимов куда-то уехал. За границу, на месяц… Шуйский отвечает: «А-а-а! Ты его не знаешь. Он еще вернется!» А ты возражай: «Да месяц уж протек!» Трудно про Бориса, так ты про меня играй. Ну чего вы не можете обсудить на сцене всерьез проблему — уйду я из театра или не уйду. ‹…›
Надо смелее пробовать, искать, иначе скучно делается. А надо всех этой сценой взять. Я мучаюсь, какими ассоциациями вызвать живое, а у вас — полное равнодушие. Надо тогда, чтоб актеры сами придумали, что их задевает. Меня — это, вас, может быть, другое. Надо тогда самим фантазировать, искать.
(актеру X.) У тебя неверная реакция. В этой сцене Воротынский сомневается, а Шуйский его убеждает. ‹…›
(актеру Б.) Надо объект взять. Ты же чего-то в сериале орешь в ватнике — я случайно вчера телевизор включил. Там же ты роль усек и бойко говоришь… Ори на здоровье, но и тут надо роль учить, а не только в кино[435]. ‹…›
Вот тогда есть заговорщики. И мы [зрители] думаем: нам есть что принимать, о чем размышлять. Ты боишься, чтоб тебя не кончили, как Романова. Ставка-то в этом деле — голова. А она — одна. И надо быть осторожным. (После слов: «Не мало нас, наследников Варяга».)
Слова Воротынского звучат так:
Не мало нас, наследников варяга,
Да трудно нам тягаться с Годуновым:
Народ отвык в нас видеть древню отрасль
Воинственных властителей своих.
Уже давно лишились мы уделов,
Давно царям подручниками служим,
А он умел и страхом, и любовью,
И славою народ очаровать.
(актеру X.) Это скорбное признание, а ты декламируешь на каком-то штампике. Ты же иногда себя ругаешь, наверное, в жизни. Вот и тут поругай: «Дерьмо я! А Борис правильно все делает». ‹…›
Актер X. Так тут легко «нафантазировать»…
Ю. П. (не соглашаясь) Я для чего все это тебе предлагаю? Чтоб растормошить. Нельзя так вяло, неинтересно репетировать! Так вы не пробьетесь [к тексту]! ‹…›
Ю. П. (показывая в окно) Вот он — народ. Он теперь ушел в зал. Там Борис. Все туда побежали. Никого не осталось. Мы вдвоем. В одиночестве… Актер Г. С Божьей помощью хоть одну сцену окончили…
Картина 4. «Кремлевские палаты»
Картина 4. «Кремлевские палаты».
Борис — Н. Губенко, В. Шаповалов.
Бояре — Ю. Беляев, А. Граббе.
Воротынский — Б. Хмельницкий.
Шуйский — И. Бортник, А. Сабинин.
(13.02.1982)
(Актер Г. читает текст Бориса без запинок наизусть, нейтрально, как бы предлагая режиссеру лепить роль из этой словесной глины.)