Тагир. Ребенок от второй жены
Шрифт:
Отпускаю его и отталкиваю в сторону.
— И что? Проверили?! — спрашиваю с рычанием, которое дерет горло.
— Ахмет установил противовес, — объясняет. — Поставил груз на одну доску, а на другую — открытые канистры с бензином, потом дернул за веревку, канистры загремели и попадали, и он бросил в бензин зажигалку…
— Что ты мне рассказываешь? — тычу его в грудь, обозленный тем, что Ахмет провернул такую хитрость под нашим носом, и его никто не остановил.
— Говорю как есть! Все тушили пожар! Полыхал весь двор! — кивает на обугленные сараи и выжженное пятно земли рядом
— Пошел вон! — командую ему, не желая слушать. Потираю лицо и ударяю кулаком о жестяную стену загона, слыша хриплый смешок того, к кому пришел.
Захожу внутрь помещения с десятью клетками по двум сторонам. В одной из них прямо на голой земле сидит нагло смеющийся Ахмет. Глаза блестят в полумраке, как у животного.
Ненависть выжгла в моем сердце дыру, окропила рваные края кровью. Руки сами по себе сжимаются в кулаки. Я дергаю прутья клетки и благодарю Аллаха за крепкий замок на двери. Иначе неминуемо умертвил бы паскуду.
— Пришел навестить меня, Тагир? — усмехается гад, сидя с вытянутой вперед ногой, вторая расслабленно покоится на согнутой в колене ноге. Ссадина на лице и заплывший глаз его никак не беспокоят.
— Пришел рассказать тебе, что с тобой будет, Ахмет. Скоро ты предстанешь перед судом старейшин. Не надейся на скорую расплату. Я добьюсь не только самой страшной каторги для тебя, но и куплю сокамерников, которые покажут тебе, что такое, когда берут силой.
— Я хотя бы взял то, что хотел, — усмехается он грязно, давя на больное. — А что ты, Тагир? Восемь лет жил с нелюбимой женщиной, а та, кто в твоем сердце, никогда тебя не простит. Ты останешься один. Твой род будет опозорен и вымрет, потому что ни одна женщина не запятнает себя браком с таким, как ты.
— Заткни пасть! — ярюсь, снова дергая за решетку. — Ты сдохнешь как собака!
— Зато я пожил как человек, Тагир, а ты, — жмет плечами, — чем можешь похвастаться ты? Я стар, мне ничего уже не нужно, но лучшие свои годы я прожил с осознанием, что получаю всё, что хочу, и обвожу всех вокруг пальца. Ты же не получишь ничего из того, что желаешь.
Его слова бьют не в бровь, а в глаз, но я не намерен выслушивать горькую правду о самом себе.
— Твой род тоже вымрет. Твоя жена и дочери сумасшедшие. Их поместят в психушку, откуда они не выйдут уже никогда. Никто не вспомнит о тебе, а если упомянут имя твоего рода, каждый будет считать своим долгом сплюнуть на землю в знак презрения.
— В таком случае я буду только рад, что такая же участь постигла род Юсуповых, — смеется он, запрокинув голову и скаля свои желтые крупные зубы.
Его гадкий смех преследует меня даже тогда, когда выхожу наружу. Наверное, я буду вечно помнить эти минуты. Душу перемалывают невидимые жернова, на сердце камень. Жгучая кислота ненависти выжигает нутро.
Кого? Кого ты ненавидел все эти годы, Тагир? На кого перенес ненависть и вину? Ясмину было ненавидеть легче, как сестру человека, покусившегося на родную кровь. Проще, чем мать, которая пошла на страшный грех. Проще, чем убитого друга, которому было никак не отомстить за надругательство. Проще, чем себя, кто не углядел за Маликой, кто делал всё, чтобы наказать семейство Аслана, кто терпел шантаж ненавистной жены и порой желал примириться со страшной действительностью и попробовать найти успокоение в воспитании сына. Того, кого так и не обрел. А сейчас сделал всё, чтобы меня лишили возможности даже на него взглянуть.
Меня колотит, кожа липкая от пота. Ноги несут прямо к черной подпалине, которая начинает блестеть влагой от капель дождя. Одна, другая. Крупные капли падают на лицо, плечи, небо извергается дождем. Стою прямо в центре черного неровного круга и поднимаю голову к небу. Ни о чем не прошу. Небеса останутся глухи к моим мольбам, ведь я заслужил даже самую страшную кару.
Заслужил. И готов понести наказание. Состариться в застенках тюрьмы. Не увидеть белого света. Жить в позоре и заклейменным. Не видеть родных. Ноги подгибаются, падаю на колени, не ощущая боли. Ничего не ощущая. Чувства выхолощены. Внутри пустота. Бездонная яма.
И только сейчас понимаю, что больше всего ненавидел Ясмину Булатову за то, что не мог ею обладать. А теперь путь к ней закрыт навсегда. Своими же руками я уничтожил всё между нами. Сжег. Испортил. Пальцы погружаются в сажу, пачкаются, вожу руками по черной земле как безумный. Бью кулаками по земле, не реагируя на боль. Сумерки опускаются на двор, дождь усиливается, я начинаю дрожать, но не двигаюсь с места, готовый намертво спаяться с землей. Больше ничего у меня не осталось. Один. Заслуженно.
Глава 26
Ясмина
Меня до сих пор потряхивает. Сижу на кухне, надеясь, что никто не потревожит. Врач ушел полчаса назад, сказав, что у меня обычное переутомление, и этим может объясняться задержка, но я-то знаю, что на самом деле могу быть уже беременна. Нужно меньше подвергаться стрессу, предупредил врач. Смешно! Он не мог сказать ничего более нелепого! Сейчас решается моя судьба, а я при этом не могу на это никак повлиять.
Я поднимаюсь по лестнице и иду к себе, желая запереться и никого не впускать. А когда поворачиваю за угол, боковым зрением замечаю, что из комнаты вышла Анель. Она не замечает меня и уходит через другой проход, минуя охрану.
Ее слова до сих пор набатом стоят в ушах, заставляя сердце ныть, а разум страдать. Чувство ненависти и неприятия так глубоко проникли своими корнями мне в сердце, что я не могу понять и простить ее. Ведь нас объединяет общее горе, а она лишь нападает, жалит больнее. Тебе давно надо понять, Ясмина, ты сама по себе. И пусть она потеряла дочь по вине Ахмета, а моя семья… Брата… По вине Юсуповых. Злись, Ясмина, и эта злость станет твоим оружием.
Захожу внутрь комнаты, прислоняюсь к двери спиной и сползаю вниз. Бездумным взглядом смотрю в сторону окна, а затем тишину разрезает хлопок.
Вскакиваю, уши закладывает, и я с трудом понимаю, что это было. Выстрел?
Выбегаю из комнаты и бегу вниз. Вижу Рамазана, который несется впереди меня, спеша наружу. А когда я останавливаюсь посреди коридора, дверь захлопывается. Охрана встает поперек, намекая, что запрещено выходить. И я остаюсь стоять, не чувствуя под собой пола. Сердце грохочет в предчувствии неминуемой беды.