Шрифт:
Пролог
Вздрагиваю от звука удара, когда камень врезается в ворота. Один. Второй. И еще несколько. Уже третий раз за неделю после трагедии, случившейся с братом, соседи забрасывают наш дом камнями.
Глухие неразборчивые крики вторят ударам. Проклятия людей, которые раньше были добродушными к нам, ранят похлеще камней.
— Карим, — надрывно всхлипывает мама, прикрывает ладонью рот, со слезами на глазах глядя на отца. — За что они так с нами? Разве мало нас покарал Аллах?
Отец молчит. Подмечаю горькие складки у губ и глаз, морщины на лбу, темные круги под глазами и яркую седину на висках. Он сгорблен так сильно, словно тяжесть горя неумолимо придавливает его к земле. И это некогда мой самый сильный папа, который никогда не плакал из-за трудностей.
— Собирайтесь, — хрипит он, пряча от нас глаза, но я вижу, как одинокая слезинка течет по его щеке. — Сегодня мы уезжаем.
Я дергаюсь, будто от пощечины. Уезжаем? Навсегда? А как же… За грудиной начинает болеть, но я молчу, прикусывая губу до крови, которую ощущаю во рту.
— Мы прожили здесь тридцать лет, Карим, — мама не выдерживает, снимает платок и притискивает его к груди, невидящим взглядом впиваясь в обшарпанные стены. — Это наша земля, наш дом и…
После смерти брата даже наш красивый и уютный дом обеднел и потускнел, потеряв своего любимца.
— Тридцать лет?! — повышает голос папа, бьет себя кулаком по голове, жмурится что есть сил. — Да никто из друзей не пришел на похороны нашего сына! Не говоря уже о родственниках, Фатима. Что нам здесь делать, скажи мне?
Зажмуриваюсь, ведь это впервые, когда он кричит на маму. Опускаю голову ниже, веду себя как правильная и примерная дочь, не вмешиваюсь во взрослые разговоры. Как же больно на душе. И больше всего от несправедливости и клеветы. Не мог мой брат обесчестить младшую сестру моего сосватанного жениха, любимого…
Бывшего жениха, Ясмина, никогда не забывай об этом… Твержу себе это даже чаще, чем священную суру.
— Что ты молчишь, Ясмина?
Вздрагиваю, когда слышу рассерженный голос отца.
— Простите, папа, вы что-то сказали? — робко спрашиваю, боясь голосом выдать свою боль.
— Сходи в магазин, дочка, — смягчается его тон, а затем он гладит меня по покрытой голове. — Возьми нам в дорогу айран. Зулиха тебя проводит, негоже девушке одной ходить.
Киваю, но вся будто скукоживаюсь. Так страшно ходить теперь без поддержки в деревне. Зулиха, тетя моего папы, единственная, кто остался на нашей стороне, не поверив, что мой брат способен на такое страшное преступление.
Я встаю и иду следом за ней, опасаясь отстать. Тогда неизвестно, что может случиться. А тетю здесь уважают, пусть она и из нашей семьи. Жизнь вокруг продолжается, бурлит, но когда люди видят меня, то останавливаются и провожают своими враждебными взглядами, словно я — шайтан, пришедший по их души.
— Как не стыдно…
— Никакой совести…
Хочется прикрыть уши, чтобы не слышать гнусные шепотки, вскрывающие мои нарывы боли. Но я лишь прижимаюсь ближе к тете, следуя за ней, желая поскорее выполнить поручение и попасть домой.
— Выпрями спину, Ясмина, — ругается тетя, — не показывай им свой страх. Нам нечего стыдиться. Тем более вы уезжаете, эти люди для тебя ничего больше не значат.
Киваю в ответ на слова тети, черпая уверенность в ее спокойном голосе, но тут слышу, как меня зовут.
— Ясмина, — тихий женский шепот.
Останавливаюсь, когда понимаю, что это моя лучшая подруга. Двигаюсь к ней, отпросившись у тети, и улыбаюсь в ответ на робкую улыбку.
— Как ты, Наиля? — шепчу, оглядываясь по сторонам, но в этом переулке, к счастью, никого нет. А я не хочу, чтобы еще кто-то пострадал от связи с нашей семьей.
— Неплохо… — таким же тоном отвечает и берет в ладони мои руки. — Мне так жаль, милая, я хотела прийти на похороны… Ты ведь знаешь, как я относилась к твоему брату, Аслана все любили, но… Наказ родителей — не пустой звук, а они, сама понимаешь, боятся позора…
Киваю, зная, какие у нее консервативные и непримиримые родители. Прикусываю язык, не хочу обижать ее обидными словами. Хотя внутри горит горечь и пламя обиды, ведь именно ее семья первая устроила на нас травлю. Но не Наиля, говорю себе, убеждая, она не такая, в своей семье она лишь жертва, которой все помыкают.
— Как прошли… — сглатываю, не поднимая глаз от земли. — Похороны Малики?
Руки у меня дрожат, голос ломается, так тяжело внутри и плохо, что я почти не могу дышать. Прощание с младшей сестренкой любимого прошло на сутки раньше моего брата.
— Семье Тагира тяжело, но они достойно приняли горе, — говорит глухим голосом подружка, почему-то пряча от меня глаза.
И мне бы обратить на это внимание, но я так погружена в собственное горе, что оставляю ее странное поведение без внимания.
— А как… — глотаю колючий ком в горле, боясь произнести вслух. — Тагир?
Тишина. Даже лай собак будто прекращается.
— У него… Новая невеста, — рука Наили тепло касается моей, поглаживает, а я всхлипываю в ужасе, вскидывая голову.
Что она такое говорит? Какая еще невеста?
И тут раздаются знакомые шаги, которые забивают мою надежду мне в горло, его внезапно перехватывает тугим спазмом. Прикрываю глаза, а затем собираюсь с духом и поворачиваю голову, чтобы взглянуть на возлюбленного.