Тагир. Ребенок от второй жены
Шрифт:
— И сколько держится это явление? — спрашиваю машинально, не могу понять ее хода мыслей.
Даже сама себе ответить не могу, про что конкретно спрашиваю: про облака или про себя.
— Один день, — всё так же улыбается, от нее веет чудачеством, отчего мне становится неуютно и холодно.
— Жаль, что в человеческой жизни нельзя сделать такой же прогноз, — грустно улыбаюсь, на душе от разговора становится чуточку теплее, несмотря на странное ощущение тревоги рядом с незнакомкой. — Природа есть природа, а у людей всё гораздо сложнее. Иногда руку помощи протягивает
— А разве это важно? Если человек вам предлагает помощь, так ли вам нужно знать о том, кто он? Ведь это не он вам помогает, — загадочно улыбается странная девушка и снова молчит.
— А кто? — разговор становится всё страннее и страннее.
В этот момент мы подходим к подъезду моего дома.
— Прощайте, надеюсь, у вас всё будет хорошо, — девушка не отвечает на вопрос, делает шаг назад, разворачивается и уходит.
Так странно… Откуда она знала, где я живу?
Продолжаю смотреть ей вслед. И вдруг она… Пропадает из поля моего зрения, словно растворяется в образовавшемся тумане, состоявшем словно из облаков. Явление… Раз в десять лет… Бред… По телу проносится озноб, будто сейчас мне был дан знак свыше. Но для чего?
Встряхиваю головой, прогоняя всякую чушь из головы, и захожу в подъезд. Волосы висят сосульками, вода с них стекает за шиворот, холодя кожу. Одежда неприятно липнет к телу, но это меньшее, что меня волнует.
Когда преодолеваю последний лестничный пролет, выглядываю в окно, заинтересовавшись странностью. На улице светло и ясно, словно и не было только что никакого ливня. По позвоночнику проходит ток, а я, отшатнувшись, быстро захожу в дом. Замечаю туфли матери и иду к ней. Нас ждет серьезный разговор.
Маму нахожу на кухне. Она сидит за столом и смотрит в стену. Как неживая. Ее руки ладонями прижаты к красной чашке на столе, в воздухе от чая идет пар. Но она, кажется, не чувствует высокой температуры, отрешенно гипнотизирует одну точку на обоях.
— Как папа? — присаживаюсь на стул по диагонали от нее.
Вздыхаю и кладу руки на стол, смотрю на свои длинные заскорузлые пальцы. Стиральная машинка-полуавтомат сломалась месяц назад, у мамы болит спина, да и не позволила бы я ей горбатиться над тазиком с бельем. На ногтях белые полоски из-за нехватки кальция, на ладонях загрубевшие мозоли.
— Как обычно, — пожимает плечами мама, потирает правой ладонью щеку. — Плохо.
Поднимаю глаза выше и замечаю залегшие темные круги под глазами, обвисшую кожу лица, морщинки вокруг носа и рта. С горечью подмечаю все эти неприятные детали. В ее возрасте нужно иметь гусиные лапки от смеха и довольства, но никак не носогубные складки от горечи.
— Я сегодня видела Тагира, — замираю, ожидая от нее гневного экспрессивного взрыва.
Но, вопреки моим тревожным ожиданиям, она не меняется в лице, лишь вздыхает и переводит на меня взгляд, полный безразличия и усталой изможденности.
— Твой новый начальник? — равнодушный вопрос, требующий такого же ответа.
— Нет, мам, того… Тагира… — чем дальше говорю, тем более хриплым и низким становится мой голос.
Мама медленно поворачивает голову ко мне, пару раз моргает, прогоняя белесый туман перед глазами. А после ее глаза наполняются кровью и слезами.
— Что он снова хотел?! — надрывный хрип.
Ее нижние веки напряжены, рот закрыт, губы сужены в тонкую полоску, а кожа над ними сморщена.
— Снова? — приоткрываю рот, а затем поджимаю их и наклоняюсь ближе. — О чем вы говорите, мама?
В этот момент ее глаза прояснились, зрачки слегка расширились, словно она не собиралась меня просвещать.
— Месяц назад он связывался с твоим отцом, — отводит взгляд в сторону окна, качает головой. — Хотел купить нашу землю, где некогда были наши оливковые рощи.
— Они ведь и так забрали всё, — сглатываю, горло режет, словно наждачкой. — Или… Нет?
Перед глазами всё плывет, дышать тяжело, руки немного трясутся, так что я встаю, наливаю в бокал воду из-под крана. Даже фильтр и тот сломался. Вроде сущие копейки, но каждая на счету.
— Восемь лет назад в муниципалитете у Юсуповых работал свой человек, провернули дела грамотно, но недавно власть в области сменилась, а у них к Юсуповым свои счеты. Дележка территории… — всхлипывает, я беру салфетку и протираю ей щеки. — Чего это я… Совсем старая стала.
Шмыгает носом, гладит меня по руке.
— Ничего вы не старая, — кладу ладонь на ее сжатый на столе другой кулачок.
— В общем, та кровавая сделка признана незаконной, так что земли наши снова возвращены и записаны на Карима. Ты, наверное, не знаешь, но за эти восемь лет эти ироды разбогатели на… Наших рощах-то, — горечь льется из каждого произнесенного ею слова. — Сам бизнес принадлежит Тагиру, но земли наши, и это…
— Портит им всё, — дергаю губой, чувствуя хоть какое-то удовлетворение, но внутри всё равно болит, будто что-то разрывает мне грудную клетку.
— Ты знаешь, отец ведь обрадовался, — утыкается мама лицом в ладони, снова всхлипывает, а затем ее плечи трясутся, смеется она как-то истерично и надрывно. — Сказал, что теперь хоть умирать не так стыдно перед предками. Отказался он родные земли отдавать по закону, а эти деньги… Они ведь могли бы ему жизнь спасти, Ясмина.
Мама открывает лицо и смотрит на меня, а в глазах ее тлеет лихорадочный блеск, зрачки расширены, пульс ее бешено бьется, отчего жилка на шее дергается… Тук-тук… Тук-тук…
— А вы можете как его жена? — Испытываю слабость и головокружение, не могу встать, ноги не держат.
— Нет. Только после смерти Карима, но… Зачем нам деньги? Если… Нет… Когда отец твой умрет, я… Не знаю, что сделаю… Нам ведь больше нечего терять… — последнее уже говорит едва различимо, всё прерывается ее плачем и шмыганьем.
Она опускает голову на руки, лежащие на столе. Ее плечи трясутся, а вой разрывает пространство и… Мое сердце…
Поглаживаю маму по спине, а сама лихорадочно думаю, ведь можно же сделать хоть что-то. Если отец сказал категоричное “нет”, то его не переубедить. Даже Аслану, старшему сыну и наследнику, никогда не удавалось унять непоколебимый нрав отца.