Тагу. Рассказы и повести
Шрифт:
Кабан стал осторожнее. Он теперь походил на хитрую, ловкую лису-подлизу. Подлизываться следовало в меру, а то можно и шею сломать, даже такую толстую, как у него.
Когда Кондрат входил к секретарю райкома, он походил на кого угодно, только не на Кабана. Выступавшая вперед челюсть подбиралась, брюхо втягивалось, шея удлинялась, шаги становились легкими, только глаза не мог остановить, они продолжали бегать.
Казалось бы, не с чего бегать глазам Кабана. Работает он не щадя сил, колхоз перевыполняет планы, колхозники довольны. Но ведь у каждого бывают завистники. Уже не раз всякие стервецы доносили, что Кондрат делает приписки, что показатели у колхоза завышены.
Из года в год район повышал плановые задания по колхозу "Цискари". Кабана это не смущало. Он выступал на совещаниях и уверял, что "его" колхоз перевыполнит любое задание.
Секретарь райкома смутно подозревал Кабана. Но подозрения оставались подозрениями. Гордиев узел, завязанный Кондратом, никто не мог развязать. Ведь завязывал-то узел он не один: ему помогали в этом некоторые работники райисполкома и райзаготконторы. А тем, кто мог бы разрубить узел, Кондрат искусно затыкал рот. Кому не известно, что с полным ртом и слова не выговоришь.
Ни в чем нельзя уличить Кондрата. Ни в чем! Кому ведомо, что Кабан старается для себя, для своей славы, для продвижения по чудесной лестнице? А если кто и догадывается, то что в том дурного? Не случайно ведь сказано: "всех богатств добытых лучше добыванье доброй славы!"
Не обманывай себя, Кондрат, возражал какой-то надоедливый голос, это сказано о тех, кто добывает славу, не думая о ней. Слава сама приходит к тому, кто бескорыстно делает людям добро.
Кондрат спорил: я ведь тоже стремлюсь делать добро, я создаю славу колхозу!
Голос не уступал: нет, ты работаешь только ради своей славы, о людях ты не думаешь!
Кондрат сдавался: да, есть за мной такой грех. И я знаю, что честный человек думает только о людях. Я грешу, как грешили с незапамятных времен многие Кордзахия и Пиртахия. Злоба, горечь, кровная вражда — все порождалось тем грехом. Все это теперь исчезло, ушло вместе с прошлым, но разве за мной одним водится такой грех, разве другие не гонятся за славой?.. Кондрат стал перебирать колхозников… Анета Пиртахия в прошлом году получила втрое больше коконов, чем другие. Анета не стала скрывать своего способа, она обошла соседей, учила их, показывала, всю душу вложила в передачу опыта. У нее не осталось времени на уход за своим шелкопрядом, и черви погибли… Анета старалась не для своей славы. А другие? Мало кого он может обвинить в труде для личной славы. Таких, как Анета, в колхозе не перечтешь!
А Кондрат не такой. Нужно быть искренним, когда стоишь лицом к лицу со своей совестью. Помолчи пока, совесть, дай мне срок, и я тоже пойду дорогой Анеты. Подожди немного, совесть, поднимусь еще на одну ступеньку, а потом уж буду твоим покорным слугой… Что ты подмигиваешь, совесть? Не веришь? Думаешь, есть еще ступеньки, есть места председателя райисполкома, секретаря райкома, горкома… Кто скажет, до каких высот могут довести Кондрата ступеньки?..
Думал, думал Кондрат и сам себе становился противен. Чтобы совесть не маячила перед глазами, дома он брался за кувшин с вином, а в конторе налегал на дела. Но как Кабан ни старался избавиться от беспокойных мыслей, они преследовали его, делали своим пленником, своим рабом, грызли ум, сердце, всасывались в душу и плоть, и избавиться от них было невозможно. Разве можно выпрямить
Шли дни, месяцы, годы. Кондрат все стоял на своей ступеньке. Никто не пытался спихнуть его, никто не тянул и выше. Кабан стал спокойнее, глаза уже не бегали по сторонам. Но до каких пор ему торчать на одной и той же ступеньке? Какой смысл торчать на лестнице, если ты не лезешь выше. Кондрат старается — колхоз сдавал государству все больше и больше чайного листа и винограда, сои и кукурузы… Но никто не удивляется этому, никто не предлагает пересадить Кондрата Пиртахия ступенькой выше. В других колхозах делают то же, что у Кондрата. Когда-то с гектара собирали по пятьсот килограммов чайного листа. Теперь уже десять тысяч килограммов с гектара — обычное дело. Когда-то доход колхоза "Цискари" достигал едва трехсот тысяч рублей, а теперь достиг двадцати двух миллионов. Раньше одна доярка ухаживала за пятью коровами, а сейчас литовка Филиция Чуплинская смотрит за ста сорока коровами и обещает надоить за год пятьсот тонн молока — целую молочную реку…
Что делать Кондрату, чем отличиться, как заставить людей заговорить о себе?.. И вот Кондрата внезапно осенила необыкновенная мысль, не мысль, а настоящее золото.
Колхоз Кондрата станет первым в Грузии! Весть о нем пронесется, словно взрывная волна! Когда Кондрат создаст… Тс-с, пока нельзя показывать даже краешек козыря. Такой козырь не взвесишь на весах, не измеришь метром, не выразишь процентами выполнения плана! Когда-нибудь и другие последуют его примеру, но первым навсегда останется Кондрат Пиртахия! Так и чешется язык сказать… дудки! — ни одна живая душа не должна ничего знать, кроме доверенных людей.
Первый человек, умеющий держать язык за зубами, — бухгалтер Антимоз Кордзахия. Не будь Антимоза, не было бы, возможно, и самого Кондрата — такой он работник.
Кондрат позвал бухгалтера к себе, запер двери, притворил окна и сказал:
— Садись. Важное дело к тебе.
Он налил себе воды из кувшина, не спеша выпил, поставил пустой стакан на блюдце, вытер потный лоб платком и медленно, бережно выкладывая каждое слово, начал:
— Правительство постановило, как ты помнишь, что после шестидесяти лет человек должен переходить на пенсию…
— Это известно. У нас тоже есть пенсионеры.
— Верно. Пенсионеры есть и в других колхозах, ими никто не хвастает. Но того, что будет у нас, нигде в Грузии не встретишь!
— Слушай, не тяни из меня жилы. Скажи наконец!
Кондрат машинально вытер своим платком пот на лице бухгалтера.
— Сейчас. Имей терпение… Но смотри, чтобы, кроме нас двоих, никто не знал.
— Могила! — Антимоз зажал ладонью рот.
— Зажмурь глаза и вообрази в самом живописном месте, у Цхенисцкали, дом в саду. Сад большой, красивый. Дом, как нарисованный. Окна широкие — во! Двери высокие — во! Лестница мраморная! Под деревьями скамейки, соломенные кресла! В креслах сидят, развалясь, пожилые мужчины и женщины. Кто газету читает, кто ногу за ногу заложил… Что это, дом отдыха? Нет, это не дом отдыха и даже не санаторий.
— Больница?
— Нет!
— Клуб?
— Нет!
— Дом культуры?
— Нет!
— Школа-интернат?
— Ни одного ребенка в саду. Сплошь старики!
— Старики?
— Догадался?
— Нет!
— И не догадаешься. Я словно своими глазами вижу и дом, и сад, и стариков. Знаешь, что это за дом?
— Что?
— Дом стариков.
— Чего, чего? — Антимоз приложил ладонь к уху.
Кондрат засмеялся и потер руки.
— Дом для стариков… Не для стариков, а для этих, как их, для престарелых.