Таинственная история заводного человека

Ходдер Марк

— Мильнс только что говорил об этом, — согласился Брэдлаф.

— Претендент стал какой-то марионеткой, — продолжал Мюррей, — для низших классов он воплощает всё плохое в аристократах и всё хорошее в рабочих, притом в весьма утрированной форме. Явный абсурд!.. На, оботри кровь с лица: ты ужасно выглядишь!

— Мне кажется, — сказал Бёртон, — что это чудище не набрало бы такой силы, если бы общество было против. Генри, налей еще стакан портвейна, если тебе нетрудно: первый я проглотил залпом и не распробовал. — Бёртон взял полотенце, смочил его уголок в воде и протер лицо. Потом он взглянул на Мильнса: — На самом деле, мы здесь как раз из-за Претендента. Каким-то образом он обзавелся телохранителями из «развратников».

Ты не знаешь почему?

— Неужели? — удивился Мильнс. — Мне это кажется очень странным.

— Мне тоже. А что вообще поделывают «развратники»? И кто теперь их новый предводитель?

— Хм-м, боюсь, я знаю довольно мало… Секта окружила себя завесой секретности: до сих пор она никогда не была настолько законспирированной. Насколько я знаю, их новый предводитель русский, и прибыл он в начале февраля. Кто он и где остановился — на эти вопросы у меня нет ответов.

— Он? Или она? — уточнил Бёртон.

— Не могу сказать… Женщина? Это кажется невероятным. Но одно я знаю точно: с тех пор как появился этот таинственный лидер (неизвестного нам пола), «развратники» стали устраивать спиритические сеансы.

— А вот это уже интересно! С кем же из покойников они пытаются пообщаться? Быть может, с Лоуренсом Олифантом? Или с Генри Бересфордом? [115]

— Не знаю, Ричард, но если они и в самом деле беседуют с усопшими, то, скорее всего, нес их бывшими предводителями.

115

Реальный Лоренс Олифант тогда был еще жив.

— Почему?

— Потому что «развратники», которые были действительно близки к Олифанту и «Безумному маркизу», [116] в последние месяцы покидают секту: новый режим усердно избавляется от сторонников старого.

— А кто близок к новому предводителю? Ты можешь назвать имена?

Мильнс на мгновение задумался, потом пожал плечами:

— Я бы помог тебе, Ричард, но я не знаю никого из этой новой толпы.

— А нет ли там парня по имени Бойл или Фойл? — спросил Суинберн. — Такой высокий, сутулый, с длинной бородой и в очках с проволочной оправой.

116

Прозвище маркиза Анри Бересфорда в лондонском свете: см. сноску № 31.

Мильнс покачал головой:

— Не припомню такого.

— Может быть, ты имеешь в виду Дойл? — спросил Брэдлаф.

— Не знаю. А что, похож?

— Под описание подходит, и он, несомненно, «развратник». Он был на вечеринке у меня дома несколько месяцев тому назад. Прямо перед Рождеством. И ты там был, пьяный в стельку. Правда, и я тоже, если откровенно.

Суинберн картинно вскинул руки:

— Я был у тебя дома?

Брэдлаф хихикнул:

— Неудивительно, что ты ни черта не помнишь, поскольку набрался задолго до того, как появился у меня! Как только мой лакей открыл дверь твоей кареты, ты тут же шлепнулся лицом на брусчатку, а твой цилиндр закатился в сточную канаву. Впрочем, если это тебя утешит, Дойл — гораздо худший пьяница, чем ты.

— Ничего не знаю о нем! — фыркнул Бендиш. — Было время, когда… — он запнулся: Бёртон крепко сжал его руку.

— Извини, Том, но это может оказаться очень важно! Скажи, Брэдлаф, этот парень, Дойл, кто он такой?

— Иллюстратор из Эдинбурга, Чарльз Альтамон Дойл; он брат моего друга Ричарда Дойла, тоже художника. Ты, вероятно, видел его картины: он довольно известен. [117]

Чарльз, напротив, настолько не от мира сего, что не хочет никому о себе рассказывать. Он ужасно мнительный тип: всегда в мрачном настроении и в постоянной депрессии — мне кажется, именно поэтому он и пьет. Настоящая трагедия. У него молодая жена и бог знает сколько детей, которых надо содержать, но он пропивает буквально всё, что зарабатывает. Обожает красное бургундское и не остановится ни перед чем, чтобы его добыть; а если его нет, то пьет всё, что только может достать. Ходят слухи, что однажды, оказавшись в таком отчаянном положении, он выдул бутыль политуры для мебели.

117

Ричард Дойл (1824–1883) — английский художник ирландского происхождения. Чарльз Альтамон Дойл (1832–1893) — его родной брат; отец знаменитого писателя, автора рассказов о Шерлоке Холмсе. Умер в сумасшедшем доме от эпилепсии, вызванной алкоголизмом.

— О боже! — воскликнул Хант. — Да этому человеку самое место в сумасшедшем доме!

— Ни секунды не сомневаюсь, что он там скоро окажется, — ответил Брэдлаф. — У меня на той вечеринке он буквально балансировал на грани безумия. И еще у него есть навязчивая идея — мания, которая, похоже, мучает его ежечасно: в ту ночь он очень напыщенно говорил о ней и замолчал, лишь когда свалился с ног.

— А что у него за мания? — спросил Суинберн.

— Он убежден в существовании фей: они выходят с ним на связь из невидимого мира.

По рукам у Бёртона побежали мурашки. Бисмалла! Опять феи!

— Неужели он слышит голоса? — спросил Суинберн.

— Именно. Бьюсь об заклад: пьянство повредило ему мозг!

— Где он сейчас? — спросил Бёртон. — И где он живет?

— Только не с женой. Она бросила его, когда он украл карманные деньги одного из их детей. Полагаю, он снимает комнату где-то в городе, но не знаю где именно.

— А адрес его жены?

Брэдлаф назвал адрес, и Бёртон записал его в свою книжку. Потом королевский агент взглянул на запятнанное кровью полотенце, которое держал в руках.

— Прошу простить нас с Алджи, но мы должны отправиться в ванную и привести себя в порядок. Вернемся через пару минут.

— Конечно, конечно! Не желаете ли еще чего-нибудь? — осведомился Мильнс.

— Мне не помешал бы ремень, — ответил Суинберн, который, стоя, вынужден был придерживать штаны руками.

— Кто бы говорил! — ухмыльнулся Бендиш.

Следующим утром, пока Алджернон Суинберн навещал жену Чарльза Дойла, к Ричарду Бёртону наведались Дамьен Бёрк и Грегори Хэйр, тайные агенты лорда Пальмерстона. Несмотря на жару, одеты они были как обычно: черные сюртуки, черные жилеты и белые рубашки с высокими воротниками «гладстон», накрахмаленные концы которых угрожали проткнуть глаза при каждом повороте головы. Широкие бриджи заканчивались чуть ниже колен, приоткрывая бледно-желтое трико, на ногах башмаки с большими серебряными пряжками, в руках цилиндры. Оба изрядно веселили Бёртона, хотя своим видом напоминали могильщиков восемнадцатого века.

Первое, что они услышали, войдя в его кабинет, было радостное приветствие:

— Слюнявые недоумки! Неуклюжие тупицы!

— Прошу прощения, джентльмены, — улыбнулся Бёртон, — новому члену семьи недостает хороших манер. Это Покс, моя личная болтунья, — сказал он, указав на насест у книжного шкафа.

— Отвали, урод! — просвистела птица.

— Вы храбрый человек, капитан Бёртон, — замогильным голосом сказал Бёрк, — мало кто способен выдерживать этих дьяволят у себя дома.