Таинственный доктор
Шрифт:
В тот день я был счастлив, как никогда в жизни; в тот день я испытывал гордость за свои творения.
Рассказать народу о его истории — значит дать ему дворянские грамоты, грамоты вечные, для которых никогда не наступит 4 августа.
Это значит объяснить народу, что, хотя древностью происхождения он не уступает всей французской нации, хотя он входил в коммуны, в парламенты, в третье сословие, подлинным днем его рождения является день взятия Бастилии.
Чтобы получить право ездить в королевской карете, следовало доказать, что предки твои принадлежат к дворянству с 1399
Французский народ причислил себя к дворянству 14 июля 1789 года.
Народ не может существовать, не будучи свободным.
Порой мы забываем эту священную истину, но рано или поздно вспоминаем о ней, — так вот, нам следует побороть нашу забывчивость и всегда держать в памяти, что именно мы привили Европе революционные принципы, которые пустили там корни и принесли плоды с поразительной быстротой (что становится очевидным, если исходить не из продолжительности человеческой жизни, но из продолжительности жизни народов).
Итак, 19 ноября, спустя тринадцать дней после сражения при Жемапе, Конвент, сознавая свою мощь и памятуя о своем праве, пообещал покровительство и защиту всем народам, которые пожелают сменить своих правителей.
Отчего бы нам не напомнить читателю, кто были эти правители?
В Англии Георг III — безмозглый дурак; в России Екатерина II — ведьма; в Австрии Франц II — Тиберий; в Испании Карл IV — конюх; в Пруссии Фридрих Вильгельм — марионетка в руках бесчисленных любовниц.
Однако народы вступают на дорогу в Дамаск лишь один за другим, и пелена спадает с их глаз лишь после долгих лет, прожитых под гнетом тирании.
В 1792 году воззвание Конвента к народам прозвучало на весь мир; откликнулся на него лишь народ Брабанта. Однако брабантскую революцию подавили.
Настал 1830 год; во Франции свершилась революция, временное правительство призвало народы начать борьбу за свою свободу.
На этот зов откликнулись три народа: итальянский, польский и бельгийский.
Две революции — итальянская и польская — были потоплены в крови. Бельгия получила свободу и конституцию.
Затем произошла революция 1848 года, и снова Франция воззвала к народам всей Европы.
На сей раз свободу и конституцию потребовали себе многие народы: и австрийцы, и пруссаки, и венецианцы, и флорентийцы, и римляне, и жители Сицилии, и обитатели дунайских провинций; все они, наконец узревшие свет цивилизации, пожелали утвердить в своих странах республиканское правление.
В результате Италия стала единой; Австрия, Пруссия и дунайские провинции получили конституции!
Et mine intelligite, reges! 14
Однако вернемся к рассказу о событиях, случившихся во Франции в 1792 году.
14
Итак вразумитесь, цари! (лат.)
Двадцать седьмого ноября был издан декрет о присоединении к Франции Савойи.
Тридцатого ноября стало известно о взятии генералом Лабурдонне крепости Антверпен.
Здесь нам придется вновь сделать отступление и бросить взгляд на
Начиная с 1789 года англичане, народ, наиболее сведущий в механических ремеслах и наиболее невежественный в области нравственной, следили за нашими действиями, не изъявляя ни малейшего беспокойства; они пожимали плечами, слыша о наших вдохновенных порывах, они смеялись над нашими волонтерами; они мнили, что, лишь только прусские и австрийские пушки произведут свой первый выстрел, их ядра, подобно птичьей стае, мигом долетят до Парижа.
Питт, этот великий политик, никогда не поднимавшийся выше злобного приказчика, Питт, поощряемый людьми вроде Гранвилла, воображал, что Франция покорится пруссакам и станет чем-то вроде прусской колонии.
Внезапно англичане замечают, что огонь перекинулся в Бельгию. В чем дело?
Французы дошли до Рейна, французы дошли до Альп, французы взяли Антверпен!
Французский штык приставлен к горлу Англии.
Тут-то остров четырех морей и охватила паника, какая нередко охватывает британский народ; вспомним 1805 год, когда Наполеон оказался в Булони и был готов к отплытию, или 1842 год, когда три миллиона чартистов окружили парламент.
Когда некие англичане явились в Конвент с поздравлениями, его председатель Грегуар сказал, к их великому ужасу:
— Почтенные республиканцы, королевская власть издыхает на обломках феодализма; скоро очищающий огонь пожрет ее; огонь этот не что иное, как Декларация прав человека.
Представляете ли вы, какое действие может произвести Декларация прав человека в стране, где крестьянин не имеет права убить ни лисицу, ворующую его кур, ни ворону, клюющую его орехи?
Меж тем суд над королем продолжался, и все настоятельнее становилась потребность уничтожить все, что мешало поступательному движению Революции.
Не так важно было для Франции завладеть всем миром, как совладать с самой собой.
Три главных врага грозили Франции неисчислимыми опасностями:
Церковь, дворяне, король.
Церковь, которая, как показала война в Вандее, всецело принадлежала духовенству.
Дворянство, которое в лице шести тысяч эмигрантов, вступивших в армию Конде, подняло вооруженную руку на Францию.
И наконец, король, преступный, но, вследствие дурного воспитания и страшного невежества, мнящий себя невинным и уповающий на божественное право; преступность его доказали позднее сами роялисты: в 1815 году они стали требовать награды за свои подвиги; тут-то и выяснилось, что подвиги эти сводились исключительно к изменам.
От Церкви Франция избавилась, издав декрет о продаже церковных имуществ.
Дворяне сами избавили Францию от своего присутствия, подавшись в эмиграцию.
Оставался король.
То было последнее препятствие — именно поэтому на него набросились с такой яростью.
Любимым изречением Людовика XVI, по словам его защитника г-на де Мальзерба, была фраза, являющаяся прямым продолжением знаменитых слов его предка. Людовик XIV говорил: «Государство — это я», а Людовик XVI — «Высший закон — это благоденствие государства».