Таинственный доктор
Шрифт:
— Я должен испить чашу до дна, — сказал он.
Лестница была чересчур крутой, чтобы король мог подняться по ней без посторонней помощи; он шел, опираясь на руку священника, и вдруг, добравшись до самого верха, словно обезумел и кинулся к краю площадки с криком:
— Французы, я не совершал преступления, в котором меня обвиняют; я прощаю…
Но тут Анрио дал команду музыкантам, и барабанный бой заглушил слова короля.
Король побагровел, топнул ногой и вскричал страшным голосом:
— Замолчите!
Барабаны, однако, продолжали
— Я погиб, — сказал король. — Я погиб. И он предал себя в руки палачей.
Однако, пока они все туже и туже стягивали ему руки, он продолжал кричать:
— Я умираю невинным, я прощаю моим врагам. Да смилуется Господь над людьми, узрев мою кровь.
Барабаны били не умолкая, вплоть до того мгновения, когда голова короля упала в корзину.
Помощник палача вынул ее оттуда и показал народу. Сансон стоял, прислонившись к гильотине: казалось, он вот-вот лишится чувств.
За те несколько мгновений, в течение которых голова находилась в руках палача, художник Грёз, стоявший в толпе, а в прежние времена часто видевший короля, сделал страшный набросок этой отрубленной головы.
Тело Людовика XVI положили в корзину и отправили на кладбище Мадлен, где погрузили в негашеную известь.
Тем временем федераты нарушили свой строй, дабы омочить штыки в королевской крови. Очень скоро их примеру последовали горожане; им удалось растолкать солдат и прорваться к эшафоту, после чего, движимые кто ненавистью, а кто обидой, они принялись обмакивать в кровь короля носовые платки, рукава рубашек и даже листы бумаги.
Кое-где в толпе слышались радостные возгласы.
Впрочем, многих казнь эта всерьез потрясла и даже лишила жизни.
Один цирюльник перерезал себе горло бритвой, некая женщина утопилась в Сене, отставной офицер умер от разрыва сердца, книгопродавец сошел с ума.
Переполох в городе был тем более сильный, что накануне казни короля произошло другое убийство, которое, как опасались парижане, грозило стать далеко не последним.
Толки о готовящемся мятеже, имеющем целью освобождение короля, были вовсе не беспочвенны. Однако из пятисот роялистов, вызвавшихся участвовать в этом деле, к месту сбора явились только двадцать пять человек. Попытка сорвалась.
Тем не менее один из роялистов решил отомстить за короля сам, не прибегая к посторонней помощи.
То был бывший королевский гвардеец стражи, по имени Пари.
Он жил в столице тайно и бродил вокруг Пале-Рояля в надежде убить герцога Орлеанского.
Любовница его держала парфюмерную лавку в деревянной галерее.
Прочтя список депутатов, проголосовавших за смерть короля, Пари отправился обедать в одну из тех подвальных рестораций, которых в ту пору было так много в Пале-Рояле.
Ресторация эта, именовавшаяся «Февралем», слыла недурной.
Войдя в залу, Пари увидел члена Конвента, расплачивавшегося с хозяином, и услыхал, как кто-то из посетителей говорит: «Смотрите, вон Сен-Фаржо».
Пари тут же припоминает,
Он подходит к депутату.
— Вы Сен-Фаржо? — спрашивает он.
— Да, — подтверждает тот.
— А ведь у вас вид порядочного человека, — печально замечает бывший гвардеец.
— Я и есть порядочный человек, — возражает Сен-Фаржо.
— Будь вы порядочным, вы не голосовали бы за смерть короля.
— Я послушался голоса моей совести, — говорит депутат.
— Ну что ж, а я слушаюсь голоса моей, — отвечает гвардеец и вонзает саблю в грудь депутату.
По воле случая Жак Мере обедал за соседним столом. Он бросился на помощь Сен-Фаржо, но успел лишь подхватить бездыханное тело.
Депутата перенесли в заднюю комнату, положили на постель — но было уже поздно: он испустил дух.
— Счастливая смерть! — воскликнул, узнав об этом происшествии, Дантон. — Ах, если бы мне было суждено умереть так же!
Внимательные читатели могли заметить, что в рассказе о смерти короля я исправил одну ошибку и рассеял одно недоразумение. Ошибку я исправил, сняв с Сантера обвинение в том, что барабанщики заглушали речи короля по его приказу.
Сантера сместили вместе с Коммуной, избранной 10 августа. Революционная Коммуна выдвинула из своих рядов Анрио.
Уточнением этим я обязан не кому иному, как родному сыну Сантера, предъявившему мне неопровержимые доказательства своих слов.
Что же до недоразумения, то оно связано со спором между королем и палачами, завязавшимся у подножия эшафота.
Королем двигал вовсе не слепой страх смерти. Им двигало желание взойти на эшафот с руками, не оскверненными прикосновением веревки.
Поэтому он так легко согласился, чтобы руки ему связали носовым платком.
Эту любопытную подробность сообщил мне сам г-н Сансон, предпоследний представитель этой династии.
XXXII. У ДАНТОНА
Вечером того дня, когда на площади Революции казнили короля, двое мужчин бодрствовали у постели женщины, если не умирающей, то тяжело больной.
Один стоял, задумавшись, считал пульс больной и был невозмутим и хладнокровен, как и подобает науке, жрецом которой он являлся.
Другой, сидя, запустив пальцы в шевелюру, яростно сжимал голову обеими руками; по щекам его катились слезы, а изо рта вырывался глухой хрип — вестник гнева и боли.
Двое мужчин были Жак Мере и Жорж Дантон.
Умирающая женщина была г-жа Дантон.
Вернувшись домой, Дантон нашел жену в столь тяжелом состоянии, что тотчас послал слугу за Жаком Мере. В ожидании доктора силач Дантон собрался было заключить возлюбленную страдалицу в объятия, но она мягко оттолкнула его.