Так бывает
Шрифт:
На деле, она сама стала жертвой. Жертвой, которую все должны жалеть, сочувствовать, понимать и прощать. Но, самой, даже в голову не пришло, что ей никто и ничего не должен. Она сама себе должна нормальную жизнь. Кириллу должна нормальную счастливую жизнь, потому что он считает ее... своей мамой!
Эти слова в сознании бились, как вот шайба в аэрохоккее бьется о створки, со звуком таким противным. Вот и у нее то же самое. Слово «мама» билось в голове, отдаваясь гулким эхом во всем теле, отдаваясь дрожью в руках и благодарными молитвами за то, что еще может хоть что-то исправить.
Потому что, оказывается,
И именно поэтому она сейчас закончит киснуть под водой, выйдет из ванной и позволит воде смыть в глубины канализации все то прошлое, что столько лет не давало жить, все те совершенные ею ошибки, что мешали сейчас. Пусть вода уносит к черту на кулички все-все,-у нее, как только за ней закроется дверь ванной, начинается новая жизнь!
Она не собиралась больше убегать от проблем, она собиралась их решать. И, в первую очередь, переодевшись после душа, вышла к своим мужчинам.
Саныч был очень угрюм, выглядел постаревшим, что в очередной раз резануло ей по нервам, да так, что сердце дернулось.
Олег просто сидел за столом и пил горькую, ни на кого внимания не обращая, но стоило ей зайти в кухню, как он оторвался от созерцания столешницы бара и так глянул... обеспокоенно и в то же время очень разочарованно, казалось он готов с досады сплюнуть и три раза о дерево постучать. А Кирилл...
Кирилл по-прежнему смотрел глазами побитого щенка, выброшенного на мусорку, за ненадобностью еще одной скотины в доме,- и это было хуже всего. Этого она не выдержала. Потяжелело в груди, узел еще туже затянулся, сдавливая горло кольцом, мешая произнести так необходимые сейчас слова.
Но, сказать что-то так и не получалось, она просто стояла и смотрела на Кирилла, и взглядом пыталась выразить как ей жаль, что не поняла ничего раньше.
Он сам смотрел ей прямо в глаза, ждал, что она скажет, что сделает.
И ничего другого, кроме как броситься к нему и обнять, что есть силы, Таня не придумала. Стиснула его как сумела, прижала к себе, и тихим, срывающимся голосом шептала:
– Прости меня! Прости! Я у тебя глупая такая, очень глупая. Ты только меня прости, - отстранилась и заглянула в ошарашенные глаза, - Прости! Ты мне очень дорог, очень! И я тебя не брошу никогда, а если что опять не так... ты скажи, ладно?! Просто скажи?!
– Ма... Тань, - он прокашлялся, - Все хорошо, правда, хорошо. Ты нас всех очень испугала. Меня очень испугала.
– Больше не буду, не буду!
– замотала головой и снова прижала его к себе, сил не было смотреть в глаза. Кирилл тоже в ответ стиснул ее, прижал к себе так, что косточки затрещали, но обоим было все равно.
– Мне очень хочется сказать «мама», но, если ты против...
– начал он робко.
– Если ты хочешь, я не против!
– ладонями обняла его лицо и заставила снова заглянуть в глаза, - Если ты считаешь, что я достойна быть матерью такого потрясающего сына, как ты, то я буду полной дурой, если откажусь. Только пойми правильно, пожалуйста то, что я тебе расскажу и после, если ты все еще будешь этого хотеть, я не буду против.
Саныч прислушивался к нашему разговору, но лишь кивнул, показывая, что тоже хочет услышать, а Олег,- вот
– Никому из вас нет нужды рассказывать, в какой семья я росла, хотя, оправданием моих ошибок, как я полагала, все это служит слабо. До сегодняшнего дня я не понимала или, скорей не хотела понимать, что убегаю от одной проблемы к другой. Так было с мамой, когда она пыталась покончить с собой. Я испугалась и рванула отсюда подальше. Я не хотела брать за нее ответственность в очередной раз, хотя надо было сдать ее в психушку и самой лечь в соседнюю палату.
– Таня, что такое несешь?
– Саныч было ринулся к ней, но натолкнулся на предупреждающий взгляд Олега и сел обратно.
– Я говорю вам правду, рассказываю то, что давно нужно было сделать.
– глубоко вдохнула и продолжила, - Мое психическое здоровье далеко от нормы, и именно поэтому я буду посещать Леонида столько, сколько он посчитает нужным.
– Почему? Этого недостаточно для таких экстремальных мер, - Олег таки выпил наполненную рюмку и, по новой ее наполнил.
– Моему приезду сюда, моему возвращению предшествовали несколько событий. Очень долгое время мы с Димой жили счастливо и никогда не заводили речи о детях, - Кирилл, чувствуя мою напряженность, попытался было меня обнять, но я отстранилась, - Подожди, Кирилл, не надо. Так вот... В тот вечер, когда Дима мне изменил, он предложил нам завести ребенка, а я отказалась. Мы поругались, слово за слово, и он, взбешённый ушел из дома.
– Сука!
– гаркнул Саныч и впечатал кулак в столешницу, - Надо было ему сразу морду бить, знал же.
– Измену его я таковой уже не считаю, и простила давно.
– Ты дура, Таня, влюбленная дура!
– Не будешь слушать, катись тогда, а нет, закрой рот и выслушай! Вы самые дорогие мне люди, не считая Маришки и Димы, она все знает, Дима тоже, остались вы, и боюсь, если сейчас не закончу, никогда больше не наберусь смелости для разговора об этом, - все трое настороженно молчали, - Мы,- ни я, ни Дима тогда не знали... но спустя две недели я пошла делать аборт. Не ему назло, не подумайте, а потому что испугалась, что угроблю этому ребенку жизнь так же, как и моя мать мне. Я сделала аборт и уехала сюда, Диме ни о чем рассказывать не стала. И, наверное, не рассказала бы никогда, если бы он не приехал сюда за мной.
– Ты ему вчера все сказала?
– Да, сказала, и его реакция на мои слова...,- снова вздохнула, облизнула пересохшие губы, - Он отреагировал так, как и должен был. Я виновата, и не отрицаю этого. Сделанного не вернуть, и не могу сказать, что я сильно жалею.
– В каком смысле: не сильно жалеешь?
– вкрадчиво спросил Олег.
– Диме мне изменил, сделал мне очень больно и боюсь, если бы я родила, несмотря на все мои страхи, мы угробили бы жизни не только себе, но и ребенку. Я смогла Диму простить только тут, рядом с вами, одна. У меня было время подумать, проанализировать и решить... а будь у нас ребенок... я... я не уверена, что все было бы так.