Так далеко, так близко...
Шрифт:
Жизнь тяжела. Она и должна быть тяжелой. Чтобы испытывать нас, наш характер, разрушать нас, создавать заново. И уроки жизни тоже тяжелы. Но если мы достаточно проницательны и сообразительны, мы усваиваем каждый урок с первого раза.
В самом начале нашей совместной жизни Эдуард сказал, что у меня лицо, как у мадонны. Я улыбнулась, и благодарно поцеловала в щеку. Позже, оставшись одна, я стала рассматривать себя в зеркало. На этом лице не было ни морщинки, ни пятнышка, ни следа перенесенного горя и боли. Как могло случиться, что страдания, которые я вынесла, не оставили на нем никакого следа?
Ответить
Именно Эдуард сделал так, что я смогла жить по-настоящему. Он одарил меня величайшим из всех даров – Счастьем. И медленно, с бесконечной любовью, он освободил меня от боли.
Я тоскую по нему. Без него я чувствую себя потерянной. Его смерть сокрушила меня, я живу только потому, что научилась выживать много лет назад, будучи молодой девушкой. Тогда я не знала, что можно жить иначе. Теперь я просто отмечаю прошедшие дни и жду, когда умру, и мы воссоединимся в другой, посмертной, жизни.
Старинные часы из позолоченной бронзы, стоящие на белой мраморной полке камина, начали бить, пробудив меня от моих мыслей. Взглянув на них, я увидела, что золотые стрелки на белом эмалевом циферблате показывают три часа. Потом я посмотрела на документ, лежащий на письменном столе. Я положила его в конверт, конверт – в маленький портфель для корреспонденции и заперла его. Вздохнув, я положила портфельчик обратно в ящик письменного стола.
Я часто задаю себе вопрос – действительно ли существует великий замысел, как верил Эдуард, и все, что происходит с человеком на протяжении его жизни, заранее предопределено?
Неужели и я – часть какого-то великого космического узора? И Эдуард впряден в этот узор? Неужели он и я – просто пешки судьбы, которые выполняли свое предназначение, встретившись и соединившись как муж и жена?
Однажды Эдуард сказал: случится то, что должно случиться. И этого не избежать. От судьбы не уйдешь. «От судьбы не уйдешь, – сказал он. – А вы, Зоэ, моя судьба. А я – ваша, и никогда не сомневайтесь в этом».
Мои глаза задержались на фотографии в золотой рамке. Снимок был сделан сорок лет тому назад, в тот год, когда мы встретились и поженились. Ему тогда было пятьдесят восемь, на двадцать пять лет больше, чем мне, но он был так полон жизни.
Я посмотрела ему в глаза. «Эдуард, – молча молила его я, – помоги мне, дай мне силу».
28
Сорок лет я прожила в этом доме. В первый раз я вошла в него как новобрачная, покину его я в гробу.
Тогда дом перейдет к моему сыну Шарлю. Он будет жить здесь, наезжая в Париж из Нормандии, точно так же, как это делали его отец и предки, и когда-нибудь этот дом перейдет к моему внуку Жерару.
Наш фамильный особняк всегда считался одним из красивейших в городе, прекрасным «отелем», как называют такие дома в Париже. Он стоит на элегантной улице Фобур в Сен-Жерменском предместье, в фешенебельном Седьмом квартале на Левом берегу, который мне всегда очень нравился.
Когда я приехала в Париж много лет назад, меня привлек Левый берег – я предпочитала его Правому, потому что здесь больше оживления и веселости, больше той радости жизни, которая бодрит и вызывает желание жить.
И я до сих пор пленяюсь его причудливыми улицами и широкими бульварами, очаровательными маленькими площадями, затененными деревьями, уютными кафе, антикварными магазинчиками и художественными галереями.
Как и в те времена, эта часть города – прибежище для писателей, художников и студентов Сорбонны, которые наполняют его кварталы, собираются в кафе «Флора» и кафе «Де Маго», чтобы провести время и понаблюдать за течением жизни, как это делала и я, когда была молода.
У Седьмого квартала есть исторический фасад, это видно по архитектуре изящных старинных зданий, вроде того, где живу я, музеев и библиотек. Если захочется, я всегда могу дойти о музея Родена или до Дома Инвалидов, где находится гробница Наполеона.
Впервые меня отвел туда Эдуард, он много рассказывал мне об императоре и преподал первый урок французской истории. Я все время чему-то училась у него, и знания – это еще один дар, который он мне преподнес.
Или, если мне захочется, я могу прогуляться до Люксембургского дворца, походить по его прекрасному саду, предаваясь воспоминаниям. Сюда я приводила своих детей, когда они были маленькими, играть с другими детьми. Воистину то были дни радости, золотые дни их детства.
Здесь, на улицах Левого берега, кипит жизнь, царит возбуждение. А за высокой стеной, окружащей сад, в моем доме, тишина и покой, – теперь, когда я овдовела, а дети выросли и разъехались.
Пока дети малы, никто не думает о том, что когда-нибудь они расправят крылья и улетят из гнезда. Ни одна мать не думает, что этот день на самом деле настанет. Но он наступает, и они уходят, даже не оглянувшись. Я вовсе не была этим удивлена. Я всегда говорила Эдуарду, что дети нам даются на время. Потом придется отдавать их миру, жизни.
Красивые, изящные комнаты в моем доме все те же – полные бесценных старинных вещей, картин и предметов искусства. Все это принадлежит семье мужа, накопившей их за века, плюс то, что приобрел он за свою жизнь.
Когда-то в тих комнатах звенели голоса и раздавался смех, но теперь, вот уже не один год, в них царит тишина. Я больше не принимаю гостей, а когда-то мы с Эдуардом делали это блестяще и с удовольствием.
Много лет меня считали одной из лучших в Париже хозяек салона, известных своим столом и избранным обществом.
Эдуарда могли удовлетворить только еда и вина самого высшего качества, он признавал все только лучшее, и наши гости также были людьми лучшего разбора – министры, политические деятели, известные писатели. И высший слой парижского общества, самый закрытый элитарный круг, куда проникнуть почти невозможно.
Несколько лет я носила траур по Эдуарду, но в конце концов сняла свое вдовье одеяние и опять начала принимать, хотя и не так широко.
Но вскоре я утратила к этому всякий интерес, потому что рядом со мной не было Эдуарда. Мне самой это было совершенно не нужно – я всегда занималась этим только ради мужа. Я привлекала к нам общество, чтобы развлечь его, и он одобрял это, наслаждаясь каждой минутой светской жизни. Теперь его нет, и все эти ленчи и обеды мне надоели. Они бессмысленны и невыносимы.