Так говорил Каганович
Шрифт:
А потом, уже потом, уже вошло в привычку, мы увлеклись строительством заводов, капиталовложениями и допустили грубую ошибку, что мы не отделили прибавочный продукт на улучшение быта рабочих. Это наша крупная ошибка. Это была ошибка после войны, после восстановления хозяйства. Восстановили хозяйство, надо было остановиться и думать о том, как восстановить жизнь людей. А мы не сделали этого. Весь период от революции нужно разделить на шесть частей.
1 часть — период гражданской войны.
2 часть — период НЭПа.
3 часть — период индустриализации и коллективизации.
4 часть — Отечественная война.
5 часть — восстановление после Отечественной войны.
6 часть — после восстановления.
Я считаю, что главные ошибки произошли в шестой части, после восстановления. А главная ошибка заключалась в том, что мы не уделили должного внимания людям. Коренная ошибка, я считаю. Больше того, надо сказать, что и в третьем периоде, периоде коллективизации и индустриализации, мы нажимали, чтобы за десять лет пройти тот путь, который другие прошли за сто лет, и боролись с врагами, которые этого не хотели, не понимали, и действительными врагами, внешними и внутренними, но перегнули палку и не пожалели невинных людей.
Захватили вместе с врагами много невинных людей. Эти две ошибки были у нас по отношению к людям. Это надо прямо сказать, честно, правдиво. Это были ошибки и Сталина, и сталинского руководства.
Это моя теория борьбы за социализм, и это я буду излагать Это мною обдумано. Это очень теоретически важно.
— Сталин, наверно, думал исправить…
— Не мог не думать о людях, так же, как и мы думали о людях.
Но в то же время у нас преобладала дума об истории, о процессе создания страны, и эта идея превалировала над думой о людях. Превалировала. Это моя, так сказать, теоретическая концепция, современным языком говоря.
Я подумаю над тем, чтобы эхо изложить. Но это требует колоссальных усилий… Я вам изложил, это самый цимис, так сказать. Это ответ на ваш вопрос. Я почему не люблю интервьюеров — они выхватывают один вопрос, а я всегда исторически отвечаю на все вопросы. Этим я переболел.
— Наверно, наше развитие было остановлено ослаблением партии, диктатуры пролетариата…
— Это очень сложный вопрос — вопрос о диктатуре пролетариата. Как она у нас шла, когда начала ослабляться…
Были и элементы личные. Знаете, каждый человек имеет характер. И может иногда отождествлять общее с личным. Это ложь, конечно, что Сталин всю власть подменял личной властью. Это ложь! Он делал все для идеи социализма! А без власти нельзя осуществлять процессы борьбы за идеи социализма. Он допускал личные перегибы и ошибки, конечно. Воля слишком большая, возможности большие, власть большая и — раззудись, плечо! — как это говорят размахнись, рука!
«А, может, все-таки, чтобы сделать благо человеку, надо думать прежде всего о государстве? — подумал я. — Если же радеть только о человеке, а потом уже о государстве, то в такой стране, как Россия, это может принести человеку неисчислимые бедствия, как ни парадоксально, куда больше, чем если бы сперва подумали о государстве, в котором проживает человек.
О, если б думали о каждом конкретно человеке, то нужно было сдаться немцам и вообще не воевать. Тогда и потерь-то было б куда меньше. Что стало бы потом, это бы не интересовало руководителей, живущих одним днем.
Кое-какой опыт у нас уже есть, и зная об извращениях социализма, запомнилось, что жили плохо, но были уверены, что будем жить лучше, и жизнь, действительно, улучшалась. Сейчас живем плохо и знаем, что будем жить еще хуже, и тоже правы».
Такие мысли приходили ко мне, когда я слушал исповедь последнего в этом мире сталинского апостола, внимал Евангелию от Лазаря.
Кто начал развал?
— Кто начал разваливать наше государство, как вы считаете? — я все же хочу получить ответ Лазаря Моисеевича.
— Трудно сказать, — говорит Каганович.
— Я считаю, что Хрущев.
— Он случайный человек, что именно он начал. Конечно, я думаю, что к этому времени что-то наступило. Черт его знает… После смерти Сталина надо было раскритиковать то, что было.
— Но так топтать собственного Учителя. На такое способен только иуда.
— Во, во, совершенно верно. Но не так, не так, как было. Верно. Не так, безусловно. Я пишу подробно. У меня есть черновые заметочки, как все произошло. Произошло очень сложно. Весь процесс шел очень сложно. Меня объявляют, что я был главным противником. Вы читали мемуары Хрущева? Я читал маленькую часть, пока не потерял зрение.
А Волкогонова читали? Он завуалированный словоблуд. Хитро пишет. Мастито. Я называю его «Нео-плут-арх»!
Я начал читать его книжку и записывать кое-что. Так и называю его: «Нео-плут-арх»! Ха-ха-ха! — смеется Каганович. Ему очень нравится прозвище Волкогонову, которое он придумал.
— Пять лет назад Волкогонов выпускал книги о том, как мы должны идти по ленинскому пути.
— Он сначала назвал книгу «Феномен Сталина». Хотел писать о Троцком «Демон революции», а сейчас повернулся на сто восемьдесят градусов. Восхваляет Троцкого. И решил писать о Ленине и его ошибках.
— Сейчас это модно.
— А почему бы не разоблачить его? Волкогонова, Нео-плут-арха.
— Есть статья Зимина. Я вам принесу.
— А о Сталине там есть? Наверно, побоялся. На него надо кого-то натравить. Хорошо, если Зимин серьезно выступит со статьей…,
— Он выступил. И ответ был. Я вам принесу.
— Очень интересно.
— Сталина изображают антисемистом. В свое время Крестинский пытался изобразить Ленина антисемистом — есть его письмо. Ленин критиковал меньшевиков, и среди них было много евреев, и на этом основании Крестинский…
Его противниками были евреи
— Крестинский? — удивляется Каганович. — Он был большевик. У Ленина есть замечательная фраза, которой я всегда гордился, что среди евреев пропорционально больше революционеров, чем среди других наций.
— А это так и есть.
— Так и есть. Нет, о Ленине нельзя говорить ни в коем случае, что он антисемист.
— А о Сталине? Был ли Сталин антисемитом?
— О Сталине я вам скажу следующее. Есть высказывания Сталина по этому вопросу — о том, что антисемитизм у нас уголовно наказуем. Сталин не был антисемистом. Но жизнь так сложилась, что его противники были евреи. Зиновьев, Каменев, Троцкий… Что ему оставалось делать, если почти все его враги — евреи?