Так навсегда!

Lebedev Mike

Да, что-то уходит… И, возможно, безвозвратно.

И пора самому с чем-то расставаться. От чего-то отказываться, как и положено подрощенному, обдумывающему житье юноше. Вот и Дмитрий свет Владимирович настойчиво повторяет: «Разбрасываешься! Распыляешься!» Особенно когда я, вместо того чтоб после тренировки дополнительно поработать над ОФП, спешно кидаю вещи в сумку и бегу на шахматы. Или в выходные, манкируя очередным «открытым ковром», делаю выбор в пользу выступления за родной дом пионеров на их первенство Москвы. Конечно, не на первой доске, так, где-то в середине потока — но все-таки. А потом ужасно смущаюсь, когда вместо тетрадочки с фиксацией побед на татами подкладываю наставнику точно такую же с записью неудач на черно-белых клетках. Вот, бери пример

с Пикчерского: тот не распыляется, не разбрасывается и усердно дополнительно качается. И результат — налицо! Точнее, не на лицо, а на бицепс и двуглавую бедра. И даже докачивается до того, что Хрящ, почувствовавший вдруг вкус к наставничеству и педагогической деятельности, начинает делиться с ним секретами того, как накануне старта уместить свою растущую гору мышц в заветные пятьдесят кило. А потом Пикчерский с гордостью предъявляет выписку о викториях уже не над новичками, над новичками теперь не котируется, — а над настоящими второразрядниками. А один раз — даже над первым разрядом! А ты — разбрасываешься… Хотя тот же Дмитрий Владимирович всегда говорит, что настоящий борец борется в первую очередь головой. И единственное твое утешение — что любого борца ты обыграешь в шахматы. А любого шахматиста — с легкостью сборешь, как кит слона.

Холодным апрельским днем мы нанесли визит вежливости в какую-то особо удаленную точку Москвы. Можно было отказаться, четвертую или пятую доску заменить куда проще, чем лидера… но поехал.

Выпало черными. И дебют явно удался: ловкой «вилкой» я выиграл не просто качество, а еще и пару пешек в придачу. Все во мне воссияло — раз уж пропустил сегодня борьбу, так хоть не зазря. Важнейшее очко в копилку коллектива, причем черными! Это как в Еврокубке — гол на чужом поле. Да даже не гол, а полноценная победа! После чего главное — спокойно удержать добытое преимущество, не позволяя сопернику… а, ну да, ну да. Про «удержать» — это вы обратились по адресу. Как раз к спартаковцу.

Продолжая излучать мегаваттную яркость, я принялся ходить вдоль столов, снисходительно поглядывая на позиции партнеров. Ну, ничего, ничего… могли бы и получше выступать, но раз одно очко уже есть, то так и быть. Юрий же Аронович, заметив хождение, хотел было дать знак прикрутить фитилек — но, глянув на добытое мною материальное преимущество, лишь одобрительно покивал головой.

Игра, как известно, продолжается все девяносто минут. Но это на зеленом газоне. В шахматах же, вообще говоря, правила хорошего тона предписывают сдавать подобные позиции, дабы не тратить драгоценное личное время победителя. Хотя лучше было бы наоборот. Глядишь, многих знаковых (и абсолютно ненужных) поражений нам удалось бы избежать. Нам ведь и два–, и три–, и четыре–ноль — еще не перевес… Хотя нам ли знать, что для нас по-настоящему нужно, а что в действительности — не так уж и важно? И мой контрагент продолжил бессмысленное, на первый взгляд, сопротивление. Я же так и продолжал вдохновенно парить на крыльях мечты. А ведь говорил же и Дмитрий Владимирович: «Сначала… борьба… пустые… разговоры… потом…» Или это он после уже говорил?

Сперва тот отыграл пешку. Потом вторую. Но это все не страшно, опасности почти нет. Встань у бровки, просто подержи, покатай мяч, да черт с ним, выбей со всей силы в аут и на размен, болельщики поймут и простят… спартаковец… и вот… Даже бесконечно далекие от спорта люди уверенно доложат вам, что самая коварная фигура на земле — это кони. И — встречная «вилка». Выбей, выбей мяч, да просто сруби его в центре как косой, пусть карточка, пусть удаление. И я вдруг осознаю, что при внешнем материальном равенстве стою не просто уже «хуже». Это уже «плохо», «очень плохо». Это уже — конец. И последнее, что я вижу, — это выкатывающиеся, как и в день нашей первой трепетной встречи, глаза Юрия Ароновича, когда он видит вносимый судьею «ноль» напротив моей фамилии. Круг замыкался, и я, подхватив вещи, пулей вылетел в коридор и от отчаяния не смог даже сразу отыскать выход на улицу, хотя школа та — точно такая же, как и наша.

В среду на «разбор полетов» я не поехал. После подобных матчей мы всегда общественно анализировали наши партии. Представить, что надо будет выйти к большой магнитной доске и при

скоплении всего честного народа продемонстрировать ЭТО… нет, сие было выше моих сил. Такая стыдоба! Посему я остался в зале с Пикчерским, и мы самозабвенно поработали над «кубиками» пресса под удовлетворенными взглядами Дмитрия Владимировича и Константина Хрящикова. Мол, гляди-ка — взялся за ум наш Каспаров! Дошло наконец-то! Качай его, качай! Но домой все равно было ехать еще рано. Я отправился в парк, прочитал там на скамейке какой-то учебник, что вообще само по себе было удивительно, так как все учебники я прочитывал строго в период от их выдачи и до первого сентября… и только уже окончательно продрогнув в темноте, пустился в обратный путь.

К Юрию Ароновичу я так и не вернулся. Справедливости ради отмечу, что упомянутого Каспарова из меня все равно бы не вышло.

Хотя — все это ерунда на самом деле.

Алеша Шакурнов возвращается в класс! Он уже достаточно окреп за прошедший после операции год и может дойти до школы почти без костыля. Учителя, когда спрашивают, разрешают ему не вставать с места, но он все равно встает, и кряхтит, и как-то худо-бедно стоит и отвечает. И одноклассники, а также представители линии «Б» атакуют меня любопытственными вопросами: «Ну че, он как — на протезе? А ты видел? И какой он из себя?» Как будто я столько протезов видел в своей жизни… Ну какой-какой… Обыкновенный. «А он на ночь его отстегивает?»

Зимой Алеша даже снова выходит играть в хоккей. Конечно, стоит на воротах, но ворота же — деревянный ящик, так что сгодится. Тем более что мы даем ему молодых пацанов, уже есть кто-то, кто младше нас самих, но зато их больше. И они даже ведут в счете! И тогда я хитро щелкаю Алеше под «опорную» ногу… вернее, не ногу, а… И я знаю, что нечестно, он же не может пошевелить ей… Неспортивно, конечно, если по совести. Но я утешаю себя тем, что он и раньше-то, на живой ноге — и то вряд ли бы среагировал.

А еще у меня скейтборд, дико актуальная новинка, их видали пока в основном только по телевизору. И я пытаюсь кататься, как показывают на экране, дома: на улице же зима. Получается не очень, толком негде разогнаться, да и скрип по полу чудовищный. И тогда я просто усаживаюсь на него, и Алеша со всей силы толкает меня вперед. Черт, вот силища-то, так, пожалуй, и Пикчерскому не толкнуть! И я лечу вперед, воображая себя отважным бобслеистом, несущимся в ледяном желобе трассы, и виляю из стороны в сторону, как на виражах, и наконец эффектно заваливаюсь на бок, чтобы не врубиться в балконную дверь, прям красивое такое падение, не группируясь, раскинув руки, эх, и Алеша смеется, и опять запускает меня…

Летом будем выходить кататься вместе, пусть разгоняет уже по асфальту, покуда не научусь сам.

А однажды…

А однажды я вижу, как где-то там, вдалеке… далеко, от раздевалки до кабинета директора и учительской, где торчит бюст Ленина, — очень далеко! Еще совсем недавно от «младших» вешалок до «старших» дойти — и то целое приключение. Это потом школа уменьшится, придешь на выборы, заглянешь перед свободным волеизъявлением в импровизированный буфет с бутербродами, и вроде участок твой в самой дальней рекреации — а пролетаешь за два шага… но пока — далеко.

Но я все равно вижу, как там, вдалеке, Алеша Шакурнов выхватывает по ушам от шестиклассника Ерофеева.

Ну, не сильно выхватывает. Хотя и не слабо. Так, средней тяжести выхват. И нет сомнений в том, что Алексей предварительно «вырубался», сиречь демонстрировал недостаточную субординацию и чинопочитание по отношению к старшему товарищу, это в его характере, то есть, по школьным понятиям, выхватывает теперь справедливо. Да и здоровый этот Ерофеев, тут и Пикчерский, пожалуй, призадумался бы, и то ли нос у него переломан, как у боксера, то ли уши смяты, как у «вольника», да все знают. Да и мне, ну как увидеть с такого расстояния, весь коридор в народе, кабы не лети я в прыжке прямо с пятой ступеньки вниз, да и пока еще дойдешь… Но надо бы подойти, надо бы сказать: «Ероша, ну что же ты делаешь, мудила ты грешный! Ну парень же без ноги, ну вся школа же знает, даже “бэ”, уж на что без головы, но все-таки… ну мало ли там что…» Надо… надо…