Такая долгая полярная ночь

Толмачев Мстислав

Макаров служил действительную военную службу в одном из гарнизонов 2-й ОКДВА (Отдельной Краснознаменной Дальневосточной Армии). Однажды он получил увольнительную и в одном из окрестных сел хорошо выпил. Он вовремя вернулся в часть, но чувствовал себя от выпитого вина плохо. Его тошнило, рвало, и он решил на ужин не ходить, попросив кого-то из красноармейцев принести ему от ужина только полагающийся сахар. Старшина скомандовал построение роты на ужин. Макаров после очередного приступа рвоты продолжал лежать на нарах. Поясняю, что во многих гарнизонах казармы имели для солдат и младшего комсостава в качестве спальных мест двухъярусные нары. Старшина, персонально обращаясь к Макарову, приказал ему стать в строй. Напрасно Макаров пытался убедить старшину, что ему нездоровится, и что он не может в данный момент принимать пищу. Старшина заявил, что он приказывает Макарову стать в строй и идти в столовую. Макаров наотрез отказался. И тут происходит то, что, наверное, возможно было только в обстановке дикости и произвола. Старшина отдает приказание сержантам силой поднять с койки Макарова и поставить в строй. Сержанты роты стараются, проявляют усердие и весьма неаккуратно сдергивают Макарова на бетонный пол казармы. Макаров по своему характеру отнюдь не кролик. Он вспыльчив и в момент раздражения способен

на весьма резкие поступки. Ударившись затылком о пол, Макаров вскакивает на ноги и расшвыривает сержантов, раздавая удары направо и налево. К нему подступает старшина и получает такой удар, что летит на пол. Тут все набрасываются на Макарова, валят его на пол. Вся эта суета сопровождается взаимно выкрикиваемой нецензурной бранью. Явился командир роты и, наклонившись над связанным Макаровым, произнес: «А, контрик, враг народа, судить тебя будем, под трибунал пойдешь!» На что Макаров ответил, что этот офицер сам контрик, присовокупив ряд трудно излагаемых существительных и прилагательных. Затем Макаров плюнул ему в лицо, выкрикнув искреннее желание убить гада.

Парень, конечно, был явно диковат. Он и у нас в камере пытался вести себя дерзко и даже агрессивно. Я уже писал, что в то время я был старостой камеры. Мне пришлось доступным для него языком объяснить ему, что тут тюрьма, что я не офицер, а рядовой, его товарищ по несчастью и что ему придется «поджать хвост» и подчиниться дисциплине, установленной в камере. Он понял, т.к. в камере с ним сидели тоже «террористы».

Я присматривался к нему, наблюдал за ним и убедился, что это простой, прямой и бесхитростный весьма слабокультурный парень с примитивным мышлением и дикой реакцией на все, что ему не «по сердцу». Мне стало жаль его. Ему было разрешено написать кассационную жалобу на приговор военного трибунала. А дали ему 8 лет по статье 58-8, то есть террор. Я написал ему кассацию, причем указал в ней на его первую судимость за хулиганство, о которой он мне рассказал. Я подумал, что первая судимость Макарова, как хулигана облегчит его судьбу при рассмотрении кассационной жалобы. Я написал, что пишу за него, так как он даже не знает значения слова «террор», подчеркнул в этой бумаге свойство его характера и его примитивность. И о радость! Ему заменили срок тремя годами штрафного батальона, и он от нас ушел. Конечно, теперь, когда я пишу эти строки, я думаю, а к добру ли это привело? Ведь летом началась война, и мало кто из солдат штрафбатов остался в живых.

Глава 13

«Пока свободен, жизнью наслаждайся, Попав в тюрьму, не унывай, Но волю позабыть старайся. Отбудешь срок, тюрьму не забывай» М.Т. Февраль, 1941 года, на стене камеры тюрьмы.

Ненадолго в нашей камере оказался мой старый знакомый по гауптвахте — Кузьма Гуржуев. Он мне сказал, что выполнил обещанное, то есть послал моей маме и Ане письмо о моей судьбе. Я сердечно его поблагодарил. Он тоже был осужден по статье 58-8. Этот крестьянский парень, прямой и честный, вскоре был взят на этап. Появился в нашей камере еще один красноармеец — Савин Николай Петрович. Небольшого роста, худенький, с детским лицом, он производил впечатление мальчишки. Да и держал он себя как-то по-мальчишечьи. Кто-то сказал, увидев его, — «Боже, уже детей судят».

В манере Савина рассказывать о себе было что-то странное, что я почувствовал и стал внимательнее вслушиваться в его речи. Он говорил неспеша, как бы обдумывая каждую фразу, как бы подбирая слова и подходящие выражения. И я понял: в его словах не было звука «р». Каким богатым словарным запасом надо было владеть, чтобы говорить о себе, о пережитом и не употребить ни одного слова, имеющего звук «р». Это свидетельствовало о характере Николая Савина. Из его рассказов о себе, которые он искусно отсеивал от слов со звуком «р», я понял, что его мать, два брата и сестра живут в Таганроге, что он поступал, но, кажется, не поступил в институт, был призван в армию и из армии попал в тюрьму. Его статья 58-8. Террор! Савин хлестнул прутом (лоза для фашинника) сержанта по морде. И, конечно, наш «справедливый» советский суд расценил этот факт, о хитрая и подлая Фемида, как покушение на жизнь командира РККА. Савин вел себя в камере спокойно, явно покорясь своей судьбе, чаще всего был бодр и весел. Любил шутить, явно украшая свою речь остротами. Я позднее узнал, что его инфантильность и хрупкое, пожалуй, детское телосложение объяснялось тем, что он был крипторх. Причем крипторхизм его был двусторонним. Нередко с ним случались обмороки. Скачет по камере с лицом, выражающим разные гримасы, и вдруг слабый вскрик и падение на пол. Беру его на руки, а весил он мало, — «цыпленок» — говорили в камере — и кладу на нары. Несколько однокамерников садятся так, чтобы загородить лежащего. Днем лежать не полагалось.

О политике разговоры не велись. Говорили о воле, о доме, вспоминали занимательные истории из своей жизни или жизни тех, кого знали. К нам в камеру пришел местный, т.е. благовещенский, часовых дел мастер. Ему расстрел заменили десятью годами. Фамилию его не помню, и за что «справедливые» судьи решили лишать его жизни, не знаю.

Глава 14

«Умереть лишь раз, но уж надолго».

Мольер

Рассказ этого часовщика о том, как он сидел в камере для смертников, показался мне очень интересным, таящим в себе нечто загадочное. В камере с ним, ожидая расстрела или замены его сроком, было еще трое. Два китайца, перешедшие границу по льду Амура с оружием в руках. Причем они отстреливались от японских пограничников. Я уже писал, что тогда Маньчжурия была оккупирована японцами. Китайцев было трое, но одного убили наши пограничники, толком не разобравшись, кто в кого стреляет. После долгого следствия присудили этих китайцев к расстрелу. Конечно, все изъятые у них ценности (деньги, золотые вещи) были «законно» конфискованы. А между прочим эти китайцы, узнав из нашей пропаганды о счастливой жизни в СССР, переходили границу к нам в надежде на эту самую счастливую жизнь. Оружие им было нужно, чтобы уйти от японцев. Теперь за переход границы с оружием и со стрельбой (в наших пограничников они не стреляли, пули к нам летели японские) их приговорили к расстрелу.

Третий обитатель камеры

был душевнобольной красноармеец, который молча сидел в углу и время от времени шептал: «каша, суп, хлеб, хлеб, суп, каша, суп, каша, хлеб» и т.д. Его преступление заключалось в том, что он убил старшину роты. На мой взгляд, преступление совершили те, кто признал шизофреника годным к службе в армии. В армии он проявлял при своей безропотности и покорности странную страсть к коллекционированию ножниц. У него были аккуратно рассортированные различные ножницы от крошечных маникюрных до садовых и ножниц для стрижки овец. Покорность и безотказность этого «коллекционера» давали возможность обнаглевшему старшине посылать его в наряды вне всякой очереди, явно злоупотребляя своим положением начальника над этим парнем. Однажды он любовно протирал наждачной бумагой парикмахерские ножницы, находясь в наряде — дневальным по казарме. Была ночь. Другой дневальный выразил удивление, что слишком часто старшина назначает этого парня в наряд. «Правда», — задумчиво сказал он, прошел к тому месту, где спал старшина и с силой вонзил ему ножницы в глаз. Естественно, старшина был убит. Приговор окончательно сдвинул психику парня. На первых порах он все о себе рассказал, но ночные выводы на расстрел из соседних камер, крики обреченных на смерть, бессонница ночная в ожидании своего выхода в ничто — все это добило непрочную психику и без того шизофреника. И если первоначально он достаточно связно рассказывал о себе, то потом явно лишился рассудка. Но продолжу пересказывать то, что нам в камере рассказал часовых дел мастер. Он говорил, что ночами они сидели, вытаращив глаза, и слушали… Напряженно слушали шаги по коридору не остановятся ли они перед их камерой. Спали днем, сидя в неудобных позах. И вот однажды один из китайцев, говорящий, хоть плохо, на русском языке, обратился к часовщику с вопросом: «У тебя есть собачка, маленькая, беленькая? Я ее видел во сне». Получив утвердительный ответ, китаец продолжал рассказывать свой сон. Он сказал, что собачка села перед ним, китайцем, и сказала, что ее хозяин будет жив, смерть его не ожидает и потребовала, чтобы китаец сказал это ее хозяину. Часовщик, рассказывая нам это, был искренно удивлен и потрясен таким сновиденьем чужого человека. Он задал вопрос, какова судьба этих двух китайцев. И китаец сказал, что он такой вопрос задал собачке, и она ответила, что скорее всего 15 лет, но не исключена и смерть. Пополам», — как сказал китаец. «А его что ждет?» — спросил часовщик, кивнув в сторону тихо, бормочущего коллекционера ножниц. Китаец жестом показал — смерть. И вот настала ночь, когда обитателям камеры стало ясно, что просьба о помиловании кому-то из них возвращена без удовлетворения. Шаги замерли у двери их камеры, дверь отворилась, и здоровенный широкоплечий человек в военной форме назвал фамилию помешанного. Тот в ужасе прокричал: «не я, не я», — и указал на часовщика. Часовщик рассказывал, что ужас сковал его всего, сердце, казалось, оторвалось и куда-то упало, горло сжали спазмы, и он смог только отрицательно замотать головой. Помешанного схватили, чтобы не кричал, в рот вставили «грушу», руки назади, на них — браслеты. Его почти унесли дюжие молодцы. Потом пришла китайцам замена расстрела 15-ю годами, а часовщику — десятью годами. Так он появился у нас, испуганный и, я бы сказал, суеверный.

Глава 15

«Издевательство над чужими страданиями не должно быть прощаемо».

А.П. Чехов

В нашей камере новый обитатель — молодой китаец. Я попросил потесниться и дать ему место на нарах. Он явно изумлен. Из разговора с ним (а он довольно сносно объясняется по-русски) я понял, что он удивлен тем, что ему дали место на нарах. В других камерах его загоняли под нары. Я разъяснил ему, что мир делится на людей сочувствующих горю других и на жестоких негодяев. Доброе отношение к этому китайцу со стороны моих сокамерников освободило его от скованности и настороженности. Он откровенно рассказал, как попал в Благовещенскую тюрьму. Жил он в Хайхе (Сахалян), городке напротив Благовещенска, на другом берегу Амура. Это была Маньчжурия, оккупированная японцами. Он работал у китайского парикмахера подмастерьем. Дела у этого парикмахера шли неважно. Налог и необходимость спасать свою семью путем заискивания перед каждым японским военным обрекали парикмахера на разорение.

Однако он слышал, как хорошо и счастливо живут все честные труженики в СССР. И этот несчастный парикмахер, ослепленный эфемерной надеждой решил бежать с женой и детьми в счастливую страну — Советский Союз. Забрали нехитрый скарб, а главное — парикмахерский инструмент, и бежали по льду Амура в Благовещенск. Сирота-подмастерье этого парикмахера тоже отправился с хозяином и его семьей в страну счастья. У наших пограничников хватило ума не открывать огонь по семье, идущей по льду. Так к нам попали парикмахер, его жена и двое детей. Один из них совсем малютка, его несли на руках. И, конечно, парикмахерский подмастерье. Наши «гуманные» власти разлучили семью и вели тщательное расследование, а не заброшены ли в СССР хитрыми японцами шпионы и диверсанты в образе этой семьи. Вероятно, наша разведка, находящаяся на той стороне, все же дала верные сведения об этих несчастных людях. И их «гуманно» осудили за переход границы на 5 лет лагерей. О судьбе детей китаец-подмастерье ничего не знал. Он рассказывал, как его допрашивали, принуждая признать свою связь с японской разведкой. Он говорил: «Луский капитана пилюли давайла и кричала: «Ты цпион». «Пилюли» — это избиение, вероятно, кулаками.

Глава 16

«Выдержите и останьтесь сильными для будущих времен».

Вергилий

Прежде чем перейти к моим путешествиям по этапу, т.е. из одного пересыльного лагеря в другой, я кратко расскажу, как по недоразумению попал на этот этаж тюрьмы, где были одиночки-камеры для осужденных на расстрел. Я уже писал, что трибунал, судивший меня, в приговоре сделал примечание: «Приговор окончательный и обжалованию не подлежит». Я думаю, что эти с позволения сказать судьи были раздражены тем, как я защищался на этом «суде». И вот однажды меня вызвали в слабо освещенный тюремный коридор. Это было неожиданным, сердце мое тревожно забилось. «Распишись, что читал», — сказал тюремный надзиратель. Бумажка с плохо отпечатанным текстом при плохом освещении коридора, мое волнение и… я расписываюсь, ничего не разобрав в этой бумажке. Через некоторое время меня переводят в расстрельный корпус. Дело в том, что тюремщики привыкли, что в таких бумажках обычно «за мягкостью» приговор отменялся, значит — расстрел. Вот меня и перевели.