Такая работа. Задержать на рассвете
Шрифт:
Преступник был опытным и хладнокровным. В квартире инженера в большом густонаселенном доме он провел около часа, принял душ, поужинал. Здесь он тоже курил сигареты.
— Обязательно найдутся очевидцы, — говорил в машине Барков, прижимая пальцами висок, где время от времени словно постукивал маленький молоточек.
— И все-таки он не живет постоянно у нас в городе, — сказал Ратанов.
— На той краже он мог нарочно подбросить автобусный билет из другого города, чтобы нас ввести в заблуждение.
— Нет, — ответил Ратанов, — чтобы подбросить автобусный билет из другого города, нужно его иметь.
Домой
— Слушай, Герман… — заговорил Тамулис, подкладывая себе под голову подшивку «Комсомолки». — Что, по-твоему, главное при задержании?
— Твердость, — ответил нехотя Барков, — твердость и смелость.
— А по-моему, убежденность в своей правоте. А что бы ты сейчас больше всего хотел?
— Чтобы ты дал мне поспать…
Тамулис не обратил внимания на шутку.
— Я бы хотел, чтобы мы завтра раскрыли эти кражи и вернулись к делу Андрея…
Они уснули, прежде чем Ратанов, относивший протокол осмотра дежурному, зашел к ним, в ленинскую комнату.
Барков тяжело храпел, скрючившись на узком диване. Тамулис что-то бормотал во сне.
Ратанов прикрыл форточку и спустился в дежурку.
…Первая машина с оперативниками и участковыми уполномоченными выехала в начале восьмого часа, за ней отправлялась вторая. На близлежащие участки сотрудники уходили пешком. Шумели мотоциклы, кто-то по рации монотонно вызывал «Воркуту-3».
У дежурки стоял Тамулис. Ратанов оставлял его для работы на железнодорожной станции.
— Вы все же интересуйтесь, есть ли такая кличка — Черень!
Наконец в отделе никого не стало.
В одиннадцать часов дня в горотделе появились два молодых человека. Оба они видели преступника: один — с балкона, когда тот входил в дом, второй стоял с преступником рядом, даже прикуривал от его сигареты.
— Свидетелей у нас достаточно, — сказал Ратанов Егорову. — Теперь нужно найти художника, который по показаниям свидетелей воссоздаст нам приблизительный портрет преступника, — робот!
Настроение у работников розыска заметно поднялось.
А в двадцать минут третьего, после обеденного перерыва, в отдел буквально ворвался обычно спокойный и невозмутимый Тамулис. Никому ничего не объясняя, он пробежал в кабинет к Ратанову.
Второй допрос Волчары поначалу ничем не отличался от предыдущего, только отвечал Волчара еще короче и с еще большими паузами.
Он сидел на стуле в трех шагах от стола, спокойный, невозмутимый, и смотрел вокруг без любопытства, равнодушными оловянными глазами.
— Вы билет на поезд покупали в кассе? — спокойно спросил его Карамышев.
— Какой билет? — Он словно думал совсем о другом и не сразу понимал вопросы.
— Когда ехали из Москвы… Вот этот.
Карамышев показал ему картонку билета.
— В кассе.
— Задолго до отхода поезда?
Волчара молчал.
— Задолго до отхода поезда, Варнавин?
— Вроде нет.
— Как вы доехали?
— Вроде благополучно.
— Встречал ли вас кто-нибудь?
— Нет.
— Куда вы пошли сразу?
— Домой.
— Заходили вы в камеру хранения за вещами? — спросил Ратанов.
Варнавин отрицательно качнул головой.
Несколько минут длилась пауза, пока Карамышев заполнял протокол допроса. Потом дал его в руки Варнавину. Волчара читал не торопясь, часто возвращаясь назад, к уже прочитанному. Наконец, так же не торопясь, вывел собственноручно: «Записано верно и мною лично прочитано. Варнавин».
— Между прочим, Варнавин, ваш билет в общей кассе не продавался, — заметил Карамышев, — его продали в агентстве.
— А может, в агентстве. Я-то Москву не знаю…
— Точнее, в подмосковном пансионате, отдыхающим.
Варнавин молчал.
— Мы вам еще покажем человека, который приехал по этому билету из Москвы…
Ни звука.
— Свои вещи вы сдали в камеру хранения за шесть дней до приезда сюда…
Молчание.
— Билет я мог купить с рук… Сейчас не помню. Голова устала. Билеты в поезде отбирают, и проводница могла мне дать чужой билет. Ошиблась. Могло так быть? Варнавиных по стране — тыщи! Может, кто-нибудь из них и приезжал в город и сдавал вещи в камеру хранения. Только не я. Это все еще надо проверить. Ну, а если все это и подтвердится, тогда что? — Это был уже не притихший, невозмутимый Волчара. Он говорил то, что давно уже продумал, не говорил, а кричал, громко, низким голосом, и губы его кривились и плясали в бессильной ярости. — Тогда что? Тогда, значит, именно я совершил преступление? А свидетели у вас где? Где доказательства? Вам дело надо списать? А мне — в тюрьму? Повыше вас есть начальство! Мое преступление небольшое — только попытка. Кончайте его и передавайте в суд! Все!
— Кричать не надо, — посоветовал Ратанов, — мы народ пугливый, можем разбежаться…
— Дело ваше, — сказал Волчара тише, но снова стать тихим и безучастным ему уже больше никак не удавалось.
— Но с какой целью вы все это делали? Камера хранения, билет? — спросил Карамышев.
— А это я вам скажу при окончании следствия, когда ознакомлюсь со всеми материалами дела в порядке двести первой статьи уголовного кодекса…
Хотя Ратанов и Карамышев допрашивали его опять в кабинете Альгина, Ратанова и здесь одолевали телефонные звонки. И по этим звонкам, по коротким, осторожным ответам Ратанова Волчара быстро догадался, что в городе происходят какие-то неприятные для них события и заняты они, к счастью, не им одним.
Когда Варнавина увели, Карамышев сказал, но не так уж звонко и радостно, как после первого допроса:
— Вот это рыба-рыбина!
— Герман! — Ратанов поднялся из-за стола навстречу Баркову. — По моим данным, группа ребят из дачного поселка отдыхала в Клязьминском пансионате. Надо установить этих ребят, проверить, не отдавал ли кто-нибудь из них на вокзале железнодорожный билет Варнавину или его друзьям.
И вот Барков — в кооперативном дачном поселке. Кругом маленькие деревянные теремки, садики с фруктовыми деревьями, чистые, аккуратные заборчики из штакетника. На верандах сидят молодые женщины в фартуках, юноши в джинсах. Варят варенье, принимают соседей, играют в бадминтон. Под деревьями мелькают белоснежные детские панамки.