Такая работа. Задержать на рассвете
Шрифт:
На 5-й линии тянет гарью, кто-то окуривает деревья. Через дорогу навстречу Герману идет молодая женщина в кокетливом хлорвиниловом фартучке поверх цветного сарафана. Она с удивлением смотрит на Баркова, на его синий жаркий шевиотовый костюм и галстук.
Дойдя до перекрестка, Герман снимает галстук, расстегивает сорочку, кладет пиджак на руку.
Иногда он спрашивает встречных:
— Не знаете, где здесь живут ребята? Они в июне приехали из дома отдыха.
— Спросите в шестьдесят четвертой даче, — подумав, советует какой-то парнишка в очках, — у волейбольной
Он находит на 7-й линии шестьдесят четвертую дачу и из предосторожности идет сначала в соседнюю. Ему навстречу с террасы спускается девушка в черном купальнике, рядом с ней лохматая шотландская овчарка колли.
— Я был где-то здесь в прошлую субботу, — Герман, поздоровавшись, объясняет, — но не помню, в какой даче… Кажется, вот в этой… И оставил магнитофонную пленку.
— На этой даче вы быть не могли, — улыбается девушка, — здесь живут престарелые муж с женой. Может, там?
Она показывает через дорогу.
— Помнится, парни говорили, что ездили отдыхать под Москву, в какой-то дом отдыха…
У девушки приятное загорелое лицо, руки с выгоревшим седым пушком.
— Все ясно. Вы были в шестьдесят седьмой даче. Там живут ребята-студенты. Они действительно в июне ездили в пансионат под Москву. Вон та дача… Найдете сами?
Шотландская овчарка смотрит на Баркова неприязненно, ворчит.
— Джери! — укоризненно говорит ей девушка. Собака умолкает и подозрительно косится на Германа.
Девушка и собака наблюдают, как он закрывает за собой калитку и идет по улице. Потом они возвращаются на террасу. В угловой даче заводят магнитофон. Чистый стереозвук доносит тихий, чуть звенящий ход каравана. Не спеша, монотонно бредут по песку животные, тоскливо поет погонщик…
На шестьдесят седьмой даче записка: «Буду в полночь».
Когда Барков вернулся в отдел, Тамулиса еще не было.
Герман предупредил дежурного и снова уехал — в онкологический диспансер: рецепт, выписанный Волчаре на пенициллин, так и оставался загадкой.
Барков к этому дню уже обошел главных врачей и заведующих больницами, аптеки, всех старых специалистов. Теперь он встречался с молодыми врачами. В окошке регистратуры ему посоветовали поговорить с Фелицатой, оказавшейся, несмотря на свое древнее имя, молоденькой застенчивой девушкой. Посмотрев на рецепт, она, глядя Баркову куда-то между носом и подбородком, негромко сказала: «Это Сашка Урин писал, практикант. Он начал практику в первой больнице, а потом несколько дней был на практике у нас».
— Вашу руку, доктор, — восхищенно произнес Барков. — Спасибо.
Рука юной Фелицаты оказалась неожиданно жилистой, а пожатие довольно крепким.
Этот последний день августа был для него самым удачным за все лето. Случилось так, что именно на эти дни Урин приехал в город к отцу и уже примерно через час сидел в приемной дежурного автоинспектора, куда его вызвал Барков: брат Урина гонял на мотороллере, не имея прав.
Урин сидел на диване, высокий, на вид какой-то очень «свой», доступный, с открытыми светло-серыми сообразительными глазами. Его глаза быстро следили за всем, что происходило вокруг него, и казалось, что он сразу схватывает и разгадывает больше, чем ординарный свидетель. Он приехал в милицию на мотороллере и теперь поигрывал защитными очками и щегольским дымчатого цвета беретом, снисходительно поглядывая вокруг.
Барков и по его просьбе Егоров дважды проходили по коридору мимо кабинета автоинспектора, чтобы еще раз взглянуть на Урина и решить, с кем Баркову придется иметь дело. Потом у Баркова появилась одна идея.
В нижнем ящике его стола давно уже лежал возвращенный Гуреевым однотомник Шейнина. Он вынул книгу, нашел рассказ «Ночной пациент» — о враче, оказавшем первую помощь раненому бандиту, заложил его листком бумаги и в очередной раз, проходя мимо Урина, тоном гостеприимного хозяина сказал:
— Придется еще минут десять посидеть. Вы не спешите?
— Нет, — сказал Урин, — десять минут можно.
— Могу вам дать пока почитать… Хороший рассказ.
Взглянув на название рассказа, Урин чуть заметно вздрогнул, но потом спокойно вернул книгу Баркову.
— Не читал. Честно говоря, не люблю такие рассказы…
— Я тоже, — признался Барков, — я больше люблю научную фантастику. У меня, — он помедлил, — есть к вам небольшой разговор. Пойдемте ко мне, пока автоинспектор придет.
Урин коротко вздохнул и пошел за Барковым.
— Дело такого рода, — сказал Герман, пододвигая Урину стул, — у меня ваш рецепт.
— Какой рецепт?
— Это ведь ваша подпись? — Барков протянул рецепт, обнаруженный у Варнавина.
— Моя.
— Расскажите, кому вы выписали его и в связи с чем.
— Не могу себе представить.
— А вы постарайтесь вспомнить.
— Мне нужно посмотреть карточку больного…
— Этот больной к вам через больницу не обращался.
— Тогда не помню.
Наступила пауза, которую Урин, видимо, не намеревался прервать первым. Пришлось снова начинать Баркову:
— Давайте не будем ссориться.
Урин пожал плечами.
— Надолго к нам?
— На недельку, к отцу…
— Послушайте меня внимательно. Этот пациент в больницу не обращался. Вы в феврале в больнице не работали. Может, он обращался к вам частным образом? Я не облздрав, не инспектор финотдела. Поговорим откровенно.
Урин посмотрел на часы.
— Не помню.
— Вот что, — сказал Барков. — Я поверил бы вам, если бы не знал, что пациентов у вас не так уж много…
Урин молчал.
«Пожалуй, это как раз тот случай, когда чем больше аргументов, тем хуже, — думал Барков, — нужно менее официально…»
— Ты на Колхозной давно живешь?
Вошел Тамулис. Он несколько минут слушал этот разговор, потом взял карманный фонарик и от нечего делать стал его разбирать: на сегодня его рабочий день закончился. Он вывинтил ручку, высыпал на стол батарейки и стал копаться в корпусе. Герман в это время рассказывал явно скучавшему Урину об уголовной ответственности за дачу ложных показаний. Он снова перешел на официальный тон.