Такая страна (Путешествие из Москвы в Россию)
Шрифт:
Секретаршей в обители матушка Ирина... О нет, это не та секретарша, которую вы вдруг себе представили - совсем другая! В платке, строгая, но с сияющими глазами. А начала она тут как все, с мытья полов.
Тут тяжко, но... бывают места, где куда тяжелей.
Раньше Ирина жила с мужем-пролетарием в городе Гай, в той же Оренбургской области. И была нянькой в детдоме для слабоумных. Ирина вспоминает, какая то была безнадежность: "Идиоты они были и не чувствовали даже боли". И что особенно страшно: "Уродов, даже если они были умные, все равно отдавали к
Там, в Гае, не было ни одного храма, но были урановые рудники. Ирине с мужем было там плохо, но им посчастливилось оттуда уехать в замечательное место - пыльный поселок Саракташ. Муж ее теперь называется отец Сергий, он здешний дьякон. Дети ходят в школу...
– Как тут красиво, как легко дышится!
У людей тут бодрые, веселые глаза. Я понимал, с какой неохотой должны они думать о возвращении к нам, суетным и легкомысленным, как стрекозы...
Отец Николай напомнил мне старую притчу - одну из самых сильных, которые я слышал.
Притча
"Замечено по жизни, что, если кто отказывается от креста, на него обрушивается еще больший. И тогда поймешь, что сброшенный был легче. Всякий крест человеку под силу. Креста не по силам Бог не дает. Был такой случай.
Один человек решил избавиться от своего креста, уж больно тяжел был. И он видит сон: будто заходит он в помещение и там видит много-много крестов. Ему говорят: выбирай крест! Бери какой хочешь. А там здоровые кресты, поменьше, еще меньше, он ходил, ходил... Человек есть человек, ему бы полегче взять. И он са-а-мый маленький взял, а ему голос: "А это твой и есть крест". И он просыпается..."
Почему именно он?
– А ведь не каждый священник усыновляет 20 детей? Почему вы?
– спрашиваю Стремского.
– Наверно, крест такой от Бога дан... В сане я десять лет. Когда я семинарию заканчивал, то и думать не мог, что так получится! Ни сирот я не искал, ни старушек, мне их привели - значит, так людям Господь внушил.
Нет, мы с матушкой не искали крестов. Нам просто хотелось воспитывать детей... Помню, в школе наша учительница Ольга Игоревна проводила атеистическую пропаганду. Она такую хулу изрекала на иконы, на святых, такой это был бред кощунственный! Я ложился на парту и закрывал уши... Она кричит: "Стремский! Встань!" Я встаю... Она видела, что я не слушаю, и злилась...
Беседа прерывается. Из дальней деревни привезли на экскурсию в обитель детей, подводят к батюшке, чтоб благословил.
Отец Николай им разъясняет:
– Вы же православные, так что сложите ладони крестом, когда подходите... А теперь положено руку священнику целовать...
Дети слушают и подходят. Иные руку не целуют, им это непонятно. Отец Николай молчит; он гордым детям не говорит ничего.
Да... Служение - это всем понятно, когда про Ростроповича. Меньшего нашему брату не предлагать! А сирот, например, обихаживать - это какое ж служение, когда ни славы, ни гонораров...
– Отец Николай!
– спрашиваю его напоследок.
– Вот 500 миллионов (до деноминации) долгу, что на вас, -
– Я-то здесь при чем? Все, что я делаю, - это с благословения старцев в Лавре. То есть это все дела богоугодные. Раз меня Господь на них направил, значит, и денег на них пошлет. А сам я - не более чем скромный грешник...
ГЛАВА 22
Концлагерь
Немцы кормят наших голодных
Цена победы: DM за один день войны
Последняя победная война России давным-давно кончилась. А тысячи ее жертв все еще страдают. Боль от ран, обида, болезни, унижения и голод - эти муки свалились на них в 1941-м и не прекращаются уже 58 лет вдали от наших глаз... В войну эти страдальцы были детьми, маленькими узниками фашистских концлагерей. Представьте себе голодных малышей дошкольников, пусть даже чужих и вам вовсе незнакомых, у которых выкачивают кровь для немецких госпиталей. Или заставляют разгружать грузовики со свеклой целый день. Или просто укладывают спать на цементном полу. А то и совсем безобидно: ведут не на свой - на чужой расстрел, в воспитательных целях. Или перекрашивают волосы в нееврейский цвет, чтоб скрыть от газовой камеры.
Из тех бывших детей, кто еще живой, все - почти уничтоженные неудавшейся жизнью старики, а чаще старушки. На пенсиях, на костылях, на учете в диспансерах, на группе, на паперти, на лекарствах - последнее, впрочем, только когда деньги заведутся.
Того государства, той армии и тех начальников, которые пустили фашистов на свою землю и отдали им на мучение детей, уже не существует. И мало в том смысла - выяснить, куда смотрели, чем думали, отчего к той войне загодя не подготовились (а после к какой готовы были?).
А немцы по-прежнему вызывают в бывших малолетних узниках глубокие чувства. Но другие это чувства, да и немцы другие - дети или внуки, или просто очень дальние родственники, или даже вовсе соседи тех фашистов, которые ни за что убивали безоружных. Этих новых немцев бывшие узники уважают; чтоб так прочувствовать не свою вину и за нее серьезно платить немецкими марками, надо быть очень приличными людьми. Да еще при том, что наше правительство не хотело их к этим деньгам подпускать, сколько раз утверждая: Германия за войну нам не должна ни-че-го.
Узников только немного смущает, что самую большую заботу о них проявляют дети поверженного врага. Особенно неловко было им думать об этом перед самым Днем Победы, да еще в очереди за немецкими деньгами; в одной такой очереди в Нарофоминске раздали за день 111 180 DM.
Виктор Князев, управляющий Фондом взаимопонимания и примирения:
– Кому-то эти деньги позволят дожить до весны, когда пойдет щавель, крапива, овощи, прокормиться до нового урожая. Люди, может, продлят себе жизнь на год, а потом, глядишь, и еще на год. У них сложная судьба... Многие после немецких лагерей побывали и в других - в наших. После уже не имели возможности подняться. Те из них, кого стерилизовали, кого кастрировали, - не имеют семьи, некому за них побеспокоиться... Многие до сегодняшнего дня стесняются, боятся признаться, что в лагерях были.