Такие как мы

Шевцов Илья

— Хорошо, приступайте, — я отпустил девчонок и, отойдя в сторону, стал смотреть, как шустро мои помощницы наводят порядок.

Девчонки перевели мои приказы быстро, и без лишних слов, под прикрытием Евы, стоящей среди кутерьмы с колуном на плече, пошли раздавать оплеухи.

Сволочи. Дикари сожгли приставные лесенки, с которых мы наблюдали за степью, и местами распустили на дрова верх стены. Удавлю гадов.

А работа тем временем спорилась. Пять женщин, раскидали огонь и залили головешки водой…. А

дети где?

Ага, вот, лежат на вспаханной земле. Шкуры, суки, пожалели, так и положили голышом. Кобылы.

— Ева, — я поманил пальцем надзирающую за работами женщину. — Одну мамашу сюда приведи, пускай за мальцами посмотрит, — для понятливости плохо понимающей русскую речь Еве я показал пальцем, на детей и на одну из женщин. Ева всё равно ничего не поняла.

— Надя, — я оторвал девушку от серьёзного дела, раздавания пинков направо и налево. — Одну мамашу тащи сюда. Пускай за мальцами следит. И переведи, если ещё раз положит на землю, я её в ней закопаю.

Надя ускорилась, и через минуту, выпихнула пред мои очи молодую девицу.

Я присмотрелся. Тьфу, непотребство. Эта мамаша, была едва ли старше Надьки. А может и моложе.

— Это точно мать? Ты уверена?

Надя кивнула, и приступила к своим обязанностям.

Молодая мамаша подхватила одного малыша, забыв о другом, и сев голой задницей на землю подтянула его к груди.

Вот дрянь. Не уразумела доводов разума, уразумеет по-другому. Ремень я из рук ещё не выпустил. Несмотря на то, что русский язык она вообще не понимает, до неё дошло, что от неё хотят достаточно быстро. Пока воспитывал молодую мамашу, разглядел детишек.

Ну, почему мне так не везёт. Тоже девки. Да где же пацаны-то? У меня не хватает мужских рук, ни сейчас, ни в перспективе. Мне, что, их самому штамповать? Нет, это не выход, это чертовски долгий процесс. Вынашивание, потом воспитание до возраста самостоятельного принятия решений. В местных условиях это лет четырнадцать. Но лучше лет до шестнадцати подождать.

Я осмотрел копошащихся около забора дикарок. Фу! Эти товарки были грязнее, чем Верка с Надькой, когда я увидел их в первый раз. Ева, в этом ряду оборванцев, выглядела куда более чистоплотной. Наверное, в разных родах, разные обычаи.

Почесав затылок, задумался. Отмыть их конечно можно, но во что одеть? У меня запасных шмоток нет. Всё, что есть с трудом хватает, на своих. Не плести же им сарафаны из ивовых прутьев….

Всегда догадывался, что большинство идей рождаются на противоположных аналогиях. Сарафан не сплести, а почему нельзя сплести хороший и прочный доспех? Ну, это потом, а сейчас о дамах.

Крапивы мы наготовили и насушили много, забив одну из кладовых погреба под крышу. Но переработка, и производства нити это долгий процесс. А ещё не понятно как ткать ткань. Устройство ткацкого станка мне не известно. Значит, это пока отложим. Нужны шкуры. Будем осваивать кожевенное производство. Если будет кому, эти кожи добывать.

Эх, всего три пацана, и двое не дееспособных. А может всего двое…. На счёт Немо у меня смутные сомнения.

— Ева, — окрикнул я девушку, угрожающе покачивающую колуном, перед носом одной из спасённых, а теперь ещё и выдранной. И откуда силы взялись?

Ева вздрогнула и, опустив колун, отошла от дикарок, не поворачиваясь к ним спиной.

— Ева, где Лёлик и Болик?

Русский язык Еве пока не доступен, но имена своих спиногрызов, она узнала.

— Погреб быть.

— Почему?

Ева вопроса не поняла, пришлось отрывать от дела Верку собирающую жареную картошку в ведро, и куски мяса в небольшой тазик.

— Вер, что Лёлик с Боликом делают в погребе?

Вера подцепила с земли кусок мяса маленьким прутиком и, обнюхав его, отбросила в сторону, скривив уморительную рожицу.

— Тухлое, — прокомментировала она и вопросительно посмотрела на меня. Времена меняются, люди меняются и,… красиво жить не запретишь! Не прошло и двух месяцев, как Верка перестала считать деликатесом тухлую рыбу. — Ты, что-то хотел?

— Почему Лёлик с Боликом в погребе?

— Прячутся.

— От кого?

Верка поискала глазами кого-то среди женщин, и ткнула прутиком в сторону той, которую только что запугивала Ева.

Я внимательно посмотрел, на дикарку…. И ничего не понял. Молодая девка, лет двадцати, как и все аборигенки, в меру грязная, лохматая и вонючая. Страшна конечно, но не настолько, что бы прятаться от неё в погребе.

— Объясни.

Верка вздохнула и, подобрав с земли печёный картофель, отправила его в ведро.

— Она подруга Омума.

Вот так всегда. Сказала, что считала нужным, и отвернулась, об остальном сам догадывайся. Да уж, со своими аурумцами я готов идти в разведку, никогда ничего лишнего не взболтнут. И не лишнего тоже.

— И что?

— Он на Болика… — Верка задумалась, подыскивая слова не родного ей языка, — глаз положил.

Тьфу, надо же. Другая планета, инопланетяне кругом, а болезни одни и те же. И здесь гомосятина торжествует.

— Ему что, своих скво не хватает?

— Кто такие «скво»? — Не поняла Верка.

Я показал на Еву, пришлых женщин, и саму Верку.

— Синоним слова женщина.

Верка поняла, и сильно удивилась.

— Своих женщин не едят. Едят чужих.

Час от часу не легче. Бедный Болик. И какая мразь этот Омум.

— А она здесь причём?

— Она гонялась за Боликом, только Ева не дала.

Блииин, и что с ней делать? Омум подписал себе смертный приговор, когда поднял руку на аурумца, и на своих спасителей. С ним всё ясно. А с этой?