Такое короткое лето
Шрифт:
— Завтра, мать, будет у нас уха.
Утром над Чалышом стоял белый и густой, словно деревенское молоко, туман, пропитавший сыростью не только воздух, но и, казалось, все живое. Евдоким, поеживаясь, вышел из дома. Идти пришлось по высокой, седой от росы траве. Роса сыпалась, как горох, на брюки, на сапоги и от этого становилось еще холоднее.
На берегу Евдоким, не торопясь, скрутил цигарку и сел в лодку. Затем взял весло в руки и, оттолкнувшись им от берега, выплыл на середину реки. Вода сама понесла его за поворот к стрежи, где у песчаной косы стояли переметы. Едва Канунников взял поводок первого в руки, как почувствовал резкие сильные рывки. Его обдало жаром. Он понял, что на крючке сидит крупная рыба. Надо было спокойно и неторопливо выбирать поводок из воды, но, почувствовав реальную близость редкой добычи, Евдоким ощутил дрожь во всем теле и при следующем рывке бечевка выскользнула у него из рук. Он сидел в лодке ничего не соображая и бессмысленно смотрел, как она, натянувшись, словно струна, резко уходит в глубину. Но, осознав, что рыба может сорваться, он тут же подхватил поводок и начал осторожно тянуть его на себя.
Рыба стала метаться. Она бросилась сначала в глубину, затем пошла против течения и, наконец, устав, начала подниматься к поверхности. Крепко держа поводок в руках, Евдоким испытывал и страх, и восторг одновременно. Он весь горел от азарта.
Поняв, что с крючка так просто не уйти, рыба решилась на последний отчаянный бросок. Евдоким вдруг с ужасом увидел, как водная гладь сначала вспучилась, потом из нее показалась широкая серо-коричневая голова и огромная рыбина на какие-то мгновенья вертикально встала над водой. Не удержавшись на хвосте, она с плеском свалилась на бок и, мелькнув белым брюхом, ушла в глубину. Это был осетр.
Если бы Евдоким держал поводок натянутым, тот бы лопнул. Но он отпустил его и, лишь, когда рыбина пошла в глубину, стал притормаживать бечевку, сжимая ее пальцами. Его снова охватила дрожь. Такую огромную рыбу он не видел никогда в жизни. Натянув поводок, Евдоким стал выбирать перемет из воды. На нем сидели два язя и несколько стерлядок, но он, перебросив их в лодку, даже не стал снимать эту, показавшуюся мелочью, добычу с крючков. Она трепыхалась у его ног, однако все внимание Евдокима было занято осетром. Тот метался под водой, таская за собой лодку и стараясь порвать поводок, но снасть у Евдокима была прочной, сделанной собственными руками. Только бы выдержал крючок, молил Бога Евдоким, и при резких рывках понемногу стравливал перемет за борт. Он старался все время держать рыбину внатяг, чтобы она не освободилась от крючка.
Сколько длился этот поединок, Евдоким не мог сказать точно. Ему казалось, что прошло несколько часов прежде, чем он почувствовал, что рыба стала податливее. Она уже не делала резких рывков, хотя и старалась держаться у дна. Наконец, рыба устала настолько, что, когда Евдоким потянул поводок к лодке, послушно подчинилась его воле. Он без особого труда подвел ее к борту, и ему показалось, что осталось лишь взять осетра в руки и положить в лодку. Так он и поступил. Поднимая осетра, не стал брать багор, а подвел ладонь под брюхо, надеясь одним резким рывком перебросить его через борт. Но то ли от прикосновения руки, то ли от чего-то еще, рыба испуганно рванулась в сторону и опять ушла в глубину. Евдоким отдернул руку. Однако острые шипы осетра, словно бритва, уже прошли по ладони. Между большим и указательным пальцами появился глубокий разрез.
В первое мгновение кровь не выступила, да и боли особой он не ощутил. Поэтому снова занялся осетром. Подтащил его к борту, теперь уже багром поддел за брюхо и с трудом перебросил в лодку. Из левой руки пошла густая темная кровь. Евдоким долго и сосредоточенно смотрел на рану, потом взял багор и стал бить осетра по голове. Тот несколько раз подпрыгнул на дне лодки, едва не перевернув ее, ударил по борту выгнутым серповидным хвостом. Но Евдоким продолжал бить, придыхая при каждом ударе, и, только когда увидел остекленевшие, остановившиеся глаза рыбы, опустил багор.
Назад плыл не торопясь, мешала пораненная рука. Черные, запекшиеся струйки крови от ладони по запястью уходили до самого локтя. Обшлаг рукава тоже был черным. Возбуждение прошло, но радость от удачи осталась. Осетр лежал у ног и, глядя на него, даже боль в руке становилась тише.
Придерживая левое весло ребром ладони, он выплыл из-за поворота. Обогнув ветлу, упавшую с подмытого берега, Евдоким увидел свой дом. Около него стояла подвода. Это насторожило. Посторонние бывали здесь очень редко.
Подплыв к дому, Евдоким увидел хозяина подводы. Тощий большеухий мужик с жиденькими русыми волосами, прилипшими ко лбу, сидел на берегу и курил «козью ножку». Ноги его в больших сапогах с широкими голенищами, отчего лодыжки казались неправдоподобно тонкими, свесились с обрыва.
— Здорово, хозяин, — крикнул он, когда лодка стукнулась о песчаный берег и, соскочив вниз, стал помогать вытаскивать ее из воды. — Э, да тут кое-что есть, — удивленно протянул он, увидев осетра.
Евдоким хотел было поздороваться, но вместо этого лишь протянул пораненную руку. Кровь уже засохла на ней и походила на черную коросту.
— Вишь, как разделал!
Мужик покосился на ладонь и, покачав головой, заметил:
— Зато рыбу какую поймал! Таких я отродясь не видал, хоть и живу на реке.
Услышав мужской разговор, на берег вышла Наталья. Увидев Евдокима, она спустилась к лодке. Осетр лежал на дне, выставив широкую зубчатую спину. Его жабры время от времени судорожно вздрагивали.
— Господи! — удивилась Наталья. — Как же ты его вытащил. — Она повернулась к Евдокиму и только тут заметила его окровавленную руку.
— Это он, — ответил на ее вопросительный взгляд Евдоким и добавил: — Уху свари. Из стерлядок. Гостя потчевать будем.
— Руку-то, поди, больно? — спросила Наталья, в голосе которой звучало неподдельное сочувствие.
Евдоким посмотрел на запекшуюся кровь, потоптался на месте и, ничего не ответив, пошел по скрипучему песку к дому.
— Так, значит, тебя Спиридоном Шишкиным зовут? — спросил Канунников, помешивая деревянной ложкой дымящуюся уху, в которой плавали рыжие блестки стерляжьего жира.
— Чудной ты какой-то, — ответил большеухий и тоже помешал ложкой уху. — Я вон за хмелем поехал и то, думаю, дай навещу человека. Одни ведь вы здесь. Скука. А тебе, что есть рядом люди, что нет их, все одно. Может, убежал от кого, а?
— От людей и убежал, — мотнув головой, произнес Евдоким. — Они в коллектив хотят, а мне он не нужен.
— Коллектив, брат, сейчас везде, — сложив губы трубочкой и с шумом втягивая обжигающую уху, сказал Спиридон. — И в Омутянке, и у нас в Луговом тоже. А ну как возьмет тебя наш председатель, да выселит отсюда? Земля-то теперь колхозная.