Такое короткое лето
Шрифт:
У Евдокима стало так горько на душе, что он снова полез в карман за кисетом, скрутил самокрутку. Табак хоть немного, но успокаивает.
Изменилась после приезда Спиридона и Наталья. Однако тому была другая причина. Общительная по натуре, она тосковала по людям и от этого с каждым днем становилась все более нервной и раздражительной. Евдоким не отличался особой душевной чуткостью, но все же заметил, что с женой творится что-то неладное.
— В Луговое хоть бы съездить, что ли? — как-то сказала она.
Он промолчал. Несколько дней назад, разговаривая о своем
На следующий день, взяв топор, Евдоким пошел на песчаную гриву, где рос сосняк. Выбрав пятнадцать наиболее подходящих деревьев и пометив их зарубками, он тут же начал заготовку. Срубить сосну оказалось делом нехитрым, труднее было привезти ее домой. Сырая лесина была невероятно тяжелой и ему кое-как удалось приподнять ее комель на передок телеги. Закрепив его веревкой, Евдоким, не торопя лошадь, осторожно повез дерево домой. Тащить его пришлось по лугу, в одном месте при переезде через небольшой ручей хлыст сорвался с передка.
Евдоким громко выругался и попытался сам, без помощи лошади, перетащить конец дерева на другую сторону ручья. Это оказалось не под силу. Пришлось распрягать лошадь и зацеплять хлыст вожжами. Потом, когда половина хлыста была на другой стороне ручья, снова укладывать его на передок телеги и уже затем везти дальше. Осилить все это мог только двужильный.
В этот день Евдоким привез с гривы две сосны. Наталья видела, что он еле держится на ногах, поэтому сказала:
— На сегодня хватит. Иди поешь и отдохни.
Он не послушал ее совета. Сначала распряг коня и, стреножив его, пустил пастись. Потом взял топор и начал ошкуривать привезенные домой лесины. До такого изнеможения, как в этот день, он работал только на своем поле во время пахоты.
Неделю заготавливал лес Евдоким. Еще неделя ушла у него на сруб. Сени получились добротные и просторные, по размеру они лишь немного уступали самой избе. И Евдокиму пришло в голову, что если разобрать внутреннюю стену и поставить на ее месте печь, его изба ничем не будет уступать многим деревенским домам. Но он понимал, что нынешним летом эту работу ему не осилить. Тем более, что в сенях надо было сделать еще потолок и крышу, вставить окно.
За стеклом он поехал в Луговое. Купил его на деньги, оставшиеся от прежней жизни. Было их немного и с каждым полтинником Евдоким расставался трудно. Даже на водку себе пожалел. Правда, в этот раз он привез Наталье два фунта сахару. Но это не обрадовало ее. Он все же общался с людьми, а она до сих пор жила здесь отшельницей. Однако отпустить ее в деревню одну он не решался, да и дел там у нее никаких не было. А вдвоем уехать нельзя, не на кого оставить корову.
— Вот управимся с
Срубив сени, Евдоким решил их не штукатурить пока не осядут, а сам принялся за сено. Покос начинался прямо за избой. Косили они вместе с Натальей. После каждого взмаха литовкой трава ложилась высоким, плотным валком, луг за спинами косарей становился чистым, словно подстриженным под машинку. Наталья старалась не отставать от мужа, но угнаться за ним было нелегко. Устав, она опиралась подмышкой на черенок литовки и, прищурившись от яркого солнца, смотрела, как Евдоким валит траву. У него был широкий размах, лезвие литовки прижималось к самой земле и трава, как подкошенное войско, с хрустом валилась на обнажившуюся стерню. Пройдя несколько шагов, он тоже останавливался и поворачивался к жене.
— Ты размах поменьше бери, — наставлял он, вытирая рукавом рубахи пот со лба. — Тогда легче будет.
И снова начинал махать литовкой, срезая траву под самый корень. Наталья несколько раз вздыхала, приноравливаясь к его ритму, и шла вслед за Евдокимом. Они косили почти с самого рассвета и до тех пор, пока солнце полностью не высушивало росу и над лугом не повисал звенящий полуденный зной. Тогда Евдоким подавал знак Наталье, откладывал в сторону обе литовки и они садились обедать.
Обедали прямо на покосе, хотя изба была рядом. Наталья приносила кринку молока и краюху хлеба, расстилала платок. Иногда она высыпала на него несколько неочищенных вареных картошек.
После полудня Наталья занималась домашними делами, а Евдоким садился в лодку проверять снасти. Рыба шла хорошо. Они вялили ее на вешалах прямо на берегу, а чтобы рыбу не засиживали мухи, разводили дымокур.
Однажды к берегу напротив избы пристала лодка с двумя мужиками. Мужики поднялись на яр и, увидев на сушилах язей, удивились:
— Всю жизнь рядом с рекой, а никогда этим добром не пользовались, — сказал один из них.
Мужики оказались жителями Омутянки, небольшого села, лежащего километрах в десяти вниз по течению Чалыша. Туда ездили хоронить бабку первые повстречавшиеся Евдокиму на этом берегу люди. Он и сейчас помнил их лица — молодых мужа с женой и мальчишку. У мальчишки были оттопыренные уши, облупленный нос и белесые, выцветшие на солнце редкие брови.
Мужики возвращались из Лугового, где договаривались об отводе покосов. Там, вроде, не отказали, но и окончательного согласия тоже не дали. Побоялись, что угодья потом могут явочным порядком отойти Омутянскому колхозу, у которого лугов было мало. Сегодня луговские обходились и без дальних покосов. Но председатель колхоза полагал, что поголовье скота в хозяйстве возрастет и тогда им без этих угодьев не обойтись.
Канунников угостил приезжих вяленой рыбой и она им очень понравилась. Очищенный от шкуры язь просвечивал насквозь. Когда его поворачивали к солнцу, можно было увидеть косточки хребта. С рыбы капал прозрачный тягучий жир. Приезжие ели и нахваливали. Потом один из них сказал: