Такой смешной король! Повесть третья: Капкан
Шрифт:
— Люди камнями? — недоумевал Иван.
— Не я же это выдумал, — объяснял Король, — а писатель Крестолес: кто такая дочь Лембиту? И какие у нее сокровища? Ее сокровища — камни и песок Страны у Моря, земля и можжевельник, озера и реки, леса и даже болота с лягушками. Все это и есть сокровища Лембиту. Так рассказал Крестолес, который, вообще-то, сам носил немецкую фамилию. А камни потому ожили, что пропитались кровью и потом людей, ухаживавших за ними ради бедного урожая на берегах моря тысячи лет, камни от сострадания стали одушевленными и осмыслили:
Иван задумчиво слушал своего друга.
— Наверное, и в нашей деревне то же самое — камни и люди едины, — заключил он.
Так Его Величество наконец закончил свой рассказ, не отвлекаясь на мух, жуков и пауков. Мухи и здесь вылезли на тепло — узнать, не весна ли наступила. За окном валил снег. Друзья сломали в коровнике перегородки, запихали в печь, и она неплохо согрелась. Растянувшись на еловых ветках, они вскоре спали сном праведников. Когда проснулись, за окном наступил новый день.
Поблагодарив свой дом… да, конечно, — свой дом! — за приют, они зашагали в сторону Сухоместового шоссе.
Иван не переставал удивляться, что стоит в лесу ничейный пустой дом, а Король знал: пустых хуторов сейчас на Острове много. Он однажды слышал, как говорили взрослые, будто в деревнях, недалеко от поселков Черная Нога и Кишмялягушки, их полно, население удирало в Швецию в страхе перед русскими, так что бери любой и живи.
— Трави что-нибудь, а? — пристал Иван привычно готовясь к утренней трубке.
— Что-о! — взорвался Король. — Я?! А сам ничего не рассказываешь, даже о своем доме. Забыл, что ли?
— А-эх! — ответил Иван, как всегда. Но все же добавил: — Нет охоты. Если бы не председатель… Жил, как барон. Велел матери ходить к нему уборку делать, от других работ обещал ее освободить, — Иван плюнул, как обычно, то есть как верблюд. — Стала она ходить мыть у него полы. Папка ругался: он, мол, не помещик, и ты не крепостная, и время не барское, и чего он других не поставит мыть пол… Может, и чай ему в пруд подавать будешь? Папка ругался, а мамка с ним спорила: отчего это чай в пруд-то? Он, мол, других не хочет. А то ты, мол, не знаешь разве, как мужиков свозят?
— Как «свозят»? — Король, конечно, догадался о смысле, но все же уточнял.
— Ну… как? Иного связывали, другие сами подчинялись. Папка вовсе из дому подался и пропал.
Иван опять расплевался.
— Дальше что?
— А-эх!.. Война началась, — закончил Иван свое предельно длинное на этот раз повествование.
Когда они выбрались из Смолоспускового леса на Сухоместовое шоссе, мимо промчался, теперь в сторону Журавлей, «мерседес»: Алфреду удалось отыскать Пихтласского секретаря сельского Совета, пришлось у него же и переночевать из-за небольшой неисправности в моторе. Но Алфред все-таки достал метрическое свидетельство о том, что его брат Хуго родился на Островной Земле и имеет право возвратиться. Вот удивятся Эдгар с Хуго, увидев его в «мерседесе»! Алфред горько улыбнулся своим думам.
При въезде в город его остановил, махнув рукой худощавый офицер высокого роста. Алфред притормозил, офицер подошел к «мерседесу», широко улыбнувшись, попросил:
— Алфред! Не подвезете чуть-чуть?
Чуть-Чуть! Заказчик мебели из сорокового года?
Алфред обрадовался старому знакомому — приятный человек. Он открыл дверцу машины рядом с собою, но Чуть-Чуть предпочел сесть на заднее сиденье. Алфред вскоре догадался: не от пренебрежения к личности водителя он не сел с ним рядом.
— «Мерседес» купили? — весело спросил Чуть-Чуть, засмеявшись добродушно, но тут же посерьезнел. — Эта машина для вас ловушка, если останетесь на ней… Капкан!
Алфред понимал по-русски не хуже Короля, но промолчал: симпатичный русский, но почему надо относиться к нему с доверием? И ведь неизвестно, что делал этот офицер здесь при Павловском? А где он был в годы оккупации? Что делает здесь теперь? Русский как человек… В школьном учебнике написано: добродушен, широк по натуре, вспыльчив, что-то еще… кажется, ленив. В учебнике даже нарисовано этакое расовое изображение русского… Чуть-Чуть как-то не соответствовал этому образу.
— Для лепки наш народ самый удобный материал, — словно прочитав Алфредовы сомнения, промолвил Чуть-Чуть, — со времен Ивана Грозного привычный раболепствовать перед начальством, любые правительственные глупости приветствует, критикует с женой… Подчиняется. Воля власти дымом постановлений стелется над живущими, приспосабливаясь. Для них ничто не меняется оттого, когда меняется руководитель, разве лишь при Сидорове красть было проще, чем при Крутикове, или наоборот. Сталин умрет — другой придет, и то же самое. Затем еще кто-нибудь, без этого не бывает. А проблемы… все те же. Ропщут и… подчиняются.
Алфред слушал неторопливый, со смешинкой говор Чуть-Чуть и не понимал его значения. Смысл — понимал, значение — нет. Когда-то давно этот длинный такого не говорил. Но и Алфред не сидел тогда за рулем «мерседеса»… Алфред догадался: не случайно, однако, сел в его машину Чуть-Чуть, он что-то хочет сказать или спросить. Нет, доверять он этому русскому не должен. Не впервые он слышит критические высказывания русских в адрес своего правительства, но никто из них не отказывается этому же правительству служить.
— Зло — не национальный признак, — продолжал тем временем Чуть-Чуть, — так же как предательство или любая другая подлость, как цинизм и садизм и… Сталин тоже не национальный признак — ни грузинского, ни тем более русского народа. К тому же сталинизм пришел не со Сталиным — он был уже давно до него. Сталинизм… Гитлеризм… Коммунизм… Неронизм… Все одно. Потому и хочу сказать: у нас сталинов больше только потому, что и страна наша больше. Что бы он мог, если бы его питательной средой была всего лишь Эстония или хотя бы Грузия? А вам лично надо чуть-чуть опасаться. Я к тому, чтобы не считали вы, будто порядочность — принадлежность одних только малых, пострадавших народов… Чтобы вы сориентировались…