Тактика победы
Шрифт:
Он разработал план занятия Болгарии раньше, чем узнал, что его армия будет сокращена более чем на половину. Имея в виду в феврале собрать 50 батальонов в той части Болгарии, которую занял теперь С.-При, он предполагал захватить или взять силой Тырново, Вратц и Этрополь, который находится на Балканах и служит ключом к ним.
Он думал провести остальную часть зимы в этой плодородной стране, а с апреля двинуться на Софию и проникнуть до Адрианополя. В это время вторая армия, в 25 тысяч, которую он поручал мне, должна была перейти Дунай около Видина и, вместе с сербами, двигаться на Ниссу
Изменение в направлении нашей политики и опасности, которым подвергалась Россия в предполагаемой войне с Наполеоном, заставили отменить этот план [109] . Тем не менее для исполнения хотя бы части этого плана Государь поручил мне командование своей армией. Я не получил никаких определенных инструкций, а должен был ограничиться переданной мне запиской, составленной в форме пожеланий, которые я должен был непременно исполнить.
Прибывши в Бухарест, я увидел, что планы гр. Каменского исполнить было невозможно, тем более, что наша армия уменьшилась почти вдвое. Задуманное же смелое дело не могло быть предпринято с недостаточными силами, так как в зимнюю кампанию мы могли только растратить и погубить все оставшиеся войска, и притом без всякого результата.
109
Эта война с Наполеоном, казалось, была уже решена, и его посол в России, граф Лористон, нисколько не скрывал этого и однажды сказал генеральше Кутузовой, дом которой он посещал: «Этот год (1811), я надеюсь, пройдет спокойно, но за будущий (1812) я не отвечаю». (Прим. автора)
Намеченные этим смелым предприятием земли лежат слишком далеко от наших границ, и с первой неудачей мы потеряли бы всю армию, которая должна быть и действительно была нам так необходима. Исполнение этого плана нас также удаляло от мира который тогда был единственным нашим желанием.
Выработанный мною план оборонительной кампании был одобрен двором и послужил генералу Кутузову, заменившему умершего графа Каменского, основанием для его действий.
Назначение Кутузова освободило меня от временного командования, которое всегда скорее затруднительно, чем приятно.
[…]
Мне также хотелось покончить с ним все дела, касающиеся сербов. Среди них, в продолжение зимы, породилось много смут и междоусобий, что более или менее всегда существует в республике, а особенно среди малоцивилизованных народов. В Сербии тогда существовали две партии: одна австрийская, а другая русская.
Георгий Черный изгнал Мелекинструковича, одного из своих тех офицеров, а также Петра Добрынича и Феодорича, обоих храбрых и отличившихся офицеров, потерявших все свое имущество и спасшихся в Крайове. Засс принял самое теплое участие в их интересах и, покровительствуя им, думал помочь русской партии против австрийской, во главе которой стоял Югович, бывший 3 года тому назад в Яссах.
Я же смотрел на это дело совсем иначе и приказал Георгию Черному оказать Меленко, Добрыничу и Феодоричу всевозможные знаки снисхождения, не отказывая им ни в чести, ни в денежной помощи, но, тем не менее, я восставал против их возвращения на родину, а особенно против перемены членов правительства, подозреваемых в симпатиях к Австрии. Сербы были гораздо менее заинтересованы в этом деле, чем это казалось, они чувствовали, что рано или поздно станут преткновением при заключении мира.
России же было очень выгодно, если бы Австрия, уступая своему желанию завладеть наконец страной, на которую она давно зарилась, вмешалась бы в сербские дела. Это скомпрометировало бы ее перед Портой, а для нас послужило бы доказательством, как мало следует нам интересоваться их будущностью. Кутузов, заменивший меня, вполне одобрил мои взгляды по этому вопросу, но Венский двор был слишком осторожен, чтобы польститься на эту приманку, и поэтому Австрия абсолютно отказалась от всех уступок, делаемых сербами.
[…]
В Бухаресте всегда жил французский консул, о котором я уже упоминал в записках 1807 г. Граф Штакельберг имел смелость перехватить
В одной из своих депеш консул Ду излагал все подробности о нашей армии и прибавлял: «Все это я знаю через одного боярина Нетладжи-Моска, которого русские никак не подозревают (в этом он ошибался, ибо мы давно смотрели на него как на изменника) и который держит себя как человек сильно привязанный к гр. Каменскому». Я тотчас же хотел призвать к себе этого Нетладжи-Моска и строгими мерами заставить его признаться в тайных сношениях с турками и французами; главное же – мне хотелось узнать имя того, который помогал ему и давал советы, как действовать [110] .
110
Я немного подозревал генерала Энгельгардта не потому, чтобы он хотел изменить нам, но он был слишком ослеплен этим негодным валахом, который захватил все его доверие. (Прим. автора)
Но в это время приехал Кутузов, бывший против таких мер и в особенности боявшийся оскорбить великого Наполеона. Итак, Нетладжи-Моска совершенно спокойно продолжал свою торговлю и свое ремесло; впрочем, как-то его остановили и пересмотрели его бумаги, но, не найдя в них решительно ничего подозрительного, снова отпустили. Он был богат, и это послужило ему в извинение.
[…]
Во время моего командования армией наступил срок возобновления контрактов в госпиталях, и тут-то я сделался свидетелем всей гнусности злоупотреблений этой позорной и несчастной административной части нашей армии. Воображение не может себе представить, что происходило в госпиталях России, а перо прямо отказывается описывать эти ужасы.
Все недобросовестные поступки госпитальной администрации были мне известны еще во время моего командования войсками в Бессарабии, и я много заботился о том, чтобы уничтожить все беспорядки в госпиталях, но мне это удалось только отчасти, и я принужден был обратиться к командирам полков, прося их принять к себе в лазареты сколько возможно больных, ибо эти лазареты были, бесспорно, хорошо содержимы. Я не буду распространяться обо всех подробностях госпитальных злоупотреблений, творимых ежедневно, а только перечислю некоторые.
Они не выключали из списков умерших иногда 15 дней, а иногда и. месяц и два после их смерти, чтобы пользоваться их порционными деньгами, которые не переставали на них отпускаться.
Допущение врачей и заведующих утраивать количество медикаментов и порций.
Постоянное требование для больных иностранных вин (мадеры, малаги, бордо), которых они никогда и не пробовали, что, впрочем, для них послужило к счастью, так как если бы они пили их, то, наверное, отравились бы [111] .
111
В Бухаресте и Яссах мы никак не могли найти вина для стола, потому что все вина были подкрашены, а потому вредны и даже опасны. Из этого можно заключить, какое вино покупалось для госпиталей, расход на которое был огромный. (Прим. автора)
Полученные новые госпитальные вещи, о которых доносилось рапортами, истлевали. Взамен их получались другие, и снова продавались. Наконец, тысячи еще подобных же безобразий, которые так известны, даже, я скажу, приняты, что на них и не обращалось никакого внимания.
Но все же я не могу не описать еще одно злоупотребление, которое, по справедливости, можно назвать преступлением. Цены на все припасы для подвижных госпиталей всегда назначались двойные, по сравнению с госпиталями постоянными, а потому для подрядчиков была большая выгода заставлять больных путешествовать. Это для них было тем более выгодно, что в дороге редко выдают, что предписано получать, поэтому врачи, сговорясь с подрядчиками, слишком часто перемещают больных. В дороге больные, большей частью, умирали, а подрядчики разживались и богатели. Таким образом, все шло гладко.